Николай с досадой вновь глянул на свои ручные часы. Уже половина десятого вечера. Сколько еще ему торчать на этой безлюдной повёрке! Хоть бы одна попутка подвернулась до города. Но с каждой минутой надежды на это таяли.
Он вновь кинул взгляд на пустынную ленту шоссе, тянущегося к горизонту меж желтеющих полей. Рабочий день давно кончился. Рейсовых автобусов сегодня, пожалуй, уже не будет.
Умиротворённо и тихо догорал августовский день, предвещая ночной покой. На глазах тускнели яркие дневные краски, и лишь безоблачный небосвод отливал белесым светом. Раскидистые толстые берёзы на краю придорожного поля уже окунулись в дрёму, на их ветвях не шевельнётся ни один листочек.
На душе нарастала тревога. Хотя дома, кажется, уже привыкли к его неожиданным командировкам, порой поздним возвращениям Николая, но сегодня, как назло, он не успел предупредить жену о поездке в дальний колхоз. Скоропостижно как-то эта поездка вышла.
«Волнуется, наверно, - подумал о жене Нине. – Называется, съездил в командировку! Торчу тут уже битых два часа. Не ночевать же в чистом поле. Не-е-ет, во что бы то ни стало, сегодня надо попасть домой».
Но оживлённая днём трасса в этот час оставалась всё так же пустынной. Вспомнилось нынешнее утро. Впрочем, и день сегодня начался не так, непривычно.
Нина, жена его, хотя и числилась в отпуске, сегодня встала наравне с Николаем. Заспешила на кухню.
- По пути на работу заведи Светку в садик! – ставя чайник на плиту, говорила она Николаю. – С утра пораньше хочу съездить на участок. Осмотрю, полью грядки. И помидоры надо бы собрать. А то слышно, вновь чужаки балуются в садах.
У них, как и у многих соседей, за городом был свой садовый участок. Шесть соток. На грядках росли морковка, лук, зелень всякая. Угол отвели под картошку. И то на пользу, всё на стол. Времена сейчас тяжёлые, безденежные.
Попили чайку.
- Тащат и тащат, - осуждающе возмущалась Нина.
Это она о том, что в последние дни участилось воровство с садовых участков. И на работе у Николая говорили о том же. Не успеешь оглянуться, нет уже чеснока или вилков капусты. Украли! И что обидно, весну и целое лето ползаешь на грядках, а вершками и корешками пользуется кто-то другой.
Нина притащила с балкона большущую ивовую корзину, стала чем-то набивать затасканный рюкзачок.
- Покачу на велосипеде, чем тратиться на билет.
Николай в это время скоблил электробритвой подбородок, корчил рожи.
- Светку уведу. Кстати, оставь десяточку. Сигареты кончаются.
- Бросил бы курить! Что у вас про зарплату говорят. Не будет на неделе? Деньги что вода, и не поймешь, куда так утекают, - слышал Николай сквозь монотонное жужжание бритвы. - Вот, положила денежку на трельяж. Буди Светку! Я поехала. До вечера!
Хлопнула дверь, и всё стихло.
Умывшись, Николай начал хозяйничать на кухне. Навёл чаю с молоком шестилетней Светке.
Права Нинка. Надо бы бросить курить. Вот и кашель начал донимать по утрам. Да и для кармана всё-таки накладно. Но на работе руки сами привычно тянутся к пачке «Балканской». Устанешь от писанины, затянешься сладковатым дымом и, кажется, мозги просветлели. Вновь можно садиться за рукопись. Николай Иропов работал в сельхозотделе местной «районки» - газете всеядной и очень прожорливой. Только знай, гони строчки.
Провозившись со Светкой в раздевалке садика, Николай чуть не опоздал на редакционную летучку. Заскочил в редакторский кабинет, когда все уже сидели на своих привычных местах. Правда, сейчас народу в редакции поубавилось. Как всегда – кто-то в отпуске, кто-то на больничном.
Да что новенького услышишь на «пятиминутке»? Всё уже сказано и неоднократно. Газета – что бездонная бочка. Пишешь, пишешь, гонишь строчки, и всё равно их не хватает. Отвсек ходит из кабинета в кабинет, канючит, просит подкинуть еще что-нибудь на подвёрстку.
До серьёзного ли материала в эдакой круговерти? Взять хоть его отдел: весной – посевная, осенью – уборочная, летом – корма, молоко, мясо… Цифры и фамилии, фамилии и показатели... Нет, чтобы с чувством, толком, расстановкой осмыслить сегодняшний день. Показать проблемы… «И читать-то в вашей газете нечего» - словно они против делать газету интересной, умной и душевной.
Сквозь невесёлые мысли до сознания Николая пробился голос «отвсека» Тамары Ивановны, женщины крупной и грузной.
- Чем закрыть следующий номер, один Бог ведает, - бубнила она, завершая свой обзор. – Ни снимков никаких не намечается. А наш «уважаемый» фотокорр Шабруков непонятно чем занимался аж целых три дня!
Другая их коллега, заведующая отделом писем, Людмила Николаевна, как бы про себя, но всё-таки, чтобы все расслышали, проворчала:
- Как платят, так и работаем.
Как и предполагалось, сказанное не прошло мимо ушей редактора.
- Думаете, мне зарплату по отдельной ведомости платят?! – прорвало его. – На блюдечке с голубой каёмочкой преподносят?
Видимо, и его достали ежедневные расспросы о зарплате, растущие долги редакции всяким службам.
- Вы денег просите, типография шлёт письма с угрозой приостановить выпуск газеты! А учредитель не даёт ни копейки. В райфинотделе мне так и сказали: «Таких как вы, с протянутой рукой, не перечесть! Нет денег в районе!». А что мы подписчикам скажем? «Извините, денег нет»? Газета должна выходить в свой срок!
Выпустив пар, кажется, редактор немного успокоился.
- Вот что скажу… Давненько никто в командировку не собирался. Пора прекратить тут просиживать штаны.
Кому на этот раз выпадет эта доля, гадать не надо, Николай понял сразу.
«И надо же было сразу столько народу отправить в отпуска, - мысленно он попенял редактора. – Отдувайся тут за всех».
Всем охота погулять в летние месяцы. У родственников в деревне, да и помочь там чем по хозяйству. Вот и сам Николай уже месяц не навещал родителей, даже неудобно как-то перед ними. Скоро начнут копать картошку, вот и выедут к ним всей семьёй на помощь. Что ни говори, корни его в деревне. Всего пяток лет прошло, как он обосновался в райцентре…
- Мне сегодня в колхоз никак нельзя, - первой откликнулась Людмила Николаевна. – Договорилась с пожарными о встрече. Да и письма накопились на обработку.
Письма… Кто их сейчас присылает? Может, поступит пара-тройка за неделю. Людмилу Николаевну ломом не сдвинешь в командировку.
- В районе вчера началась жатва. Вот что, Иропов, съезди-ка ты в «Ниву». Другие убирают, понимаешь ли, а там всё ещё телятся. Дашь критический материал, - редактор в упор смотрел на Николая.
- С транспортом как? Колхоз самый отдалённый, - Николай, заранее зная ответ, всё-таки не удержался от вопроса.
- Какой транспорт? – искренне как бы удивился редактор. – На ремонте наша машина. Притом денег на бензин всё равно нет. Иропов, тебя учить надо?
Или первый день замужем? Не знаешь, как в таком случае поступают? Всё, планёрку завершаем!
Да нет у Николая никакого желания трястись на попутках: Бог знает, как выехать, на чём вернуться. Да и денег в кармане лишних нет.
Зайдя к себе в кабинет, машинально поднял телефонную трубку и только тогда вспомнил, что жены сейчас дома нет. И не предупредишь никак.
А за окном уже шумел разгоревшийся день. Сквозь пыльные ветви деревьев пробивалось яркое солнце. Несмотря на утренние часы, уже припекало. И погода нынче чудит. В апреле жарило, что в июне, ходили в одних легких рубашках. А май был на удивление прохладным. Сейчас же вот уже третий месяц стоит жаркая и сухая погода. Николай замучился поливать грядки. Все жаждут дождя, а синоптики всё ёще кормят прогнозами на жару.
Вытащив из редакционного шифоньера куртку, всякое в дороге может случиться, а вдруг небо расщедрится долгожданной влагой, Николай вышел из кабинета. Проходя мимо комнаты ответственного секретаря, приоткрыл дверь к ним, просунул голову.
- Я побежал! Кто будет спрашивать, буду только завтра!
- Смотри, завтра к обеду статья должна лежать у меня на столе! – услышал в ответ.
Путь один – на заправочную станцию. Там, потолкавшись среди шоферов, можно поймать попутку.
Николай так и поступил. Жалко, конечно, сколько времени теряешь тут попусту. Но ему вскоре повезло.
От окошка кассы к своей машине вприпрыжку спешил один из водителей. Притом на ходу вовсю костерил кого-то.
- С ума сойти! Вновь цены на бензин подскочили. Вчера заправлялся, другая цифирь была! А сегодня?!
Хотя шофёр был не в духе, Николай всё же отважился подойти к нему.
- Возьмёшь до кожважской повёрки?
- Садись! – тот распахнул дверцу машины.
Ко всему он оказался не очень словоохотливым. Ухватив мощными руками руль, он напряжённо всматривался в дорогу, сосредоточенно думал о чём-то своём.
Николай тоже не стал отвлекать его пустопорожними разговорами, такими обычными в дороге. Наверно, у того тоже жизнь не сахар. Да у кого она сейчас, у работяг, лёгкая? Это коммерсанты, которых сегодня расплодилось, что собак нерезаных, с жиру бесятся…
Действительно, «Нива» самый отдалённый колхоз в районе. Председателем там Семён Семёнович. Вообще-то, с ним Николаю уже приходилось встречаться, притом не один раз. За время работы в сельхозотделе ему уже пришлось перевидать кучу председателей, агрономов, зоотехников. И он даже успел составить своё мнение о том, кто из них на своём месте, а кто на кресле оказался по воле случая.
Некоторые ему были симпатичны – толковые, думающие хозяйственники. Встречались и такие, кому милее свой карман. Эти, пользуясь моментом, старались набить его, побольше нахапать. Хитроватые и наглые, которых не трогали ни людская молва, ни Божья кара. Строят неведомо на какие деньги «дворянские гнёзда», меняют машины, как перчатки. Наплевать им на колхоз, главное себе урвать поболе. Благодать, ни тебе на голову народного контроля, тем более райкома какого. Кончили всё, начались реформы.
«Пропишем в газету», - усмехнулся про себя Николай. – «Вот будет шороху!».
Семён Семёныч не из таких, не из хапуг. А вот дела у него всё равно не ладятся. Ещё лет пять назад «Нива» гремела на весь район, а в последнее время её все чаще склоняют по всем падежам, при том в числе отстающих.
В кабине машины жарко, душно и это несмотря на спущенные стёкла. Потная рубашка неприятно прилипла к спине. Скорее бы на воздух.
- Прибыли! – словно угадав его желание, водитель тормознул на развилке дорог.
Николай протянул ему купюру, но шофёр лишь отмахнулся.
- Да ладно! Не разбогатею. Счастливо добраться!
На воле дышалось легче, но солнце набрало силу и пекло больше прежнего. До центральной усадьбы с трассы было не более километра. Николай перекинул куртку через руку и бодренько поспешил в сторону села.
Для начала он решил заглянуть в правление, авось, застанет председателя или кого из специалистов на месте. Зайдя в «кантору», Николай дёрнулся в одну дверь, другую – бесполезно. Закрыто. Может, все уже на обеде, мелькнула мысль.
Дверь с табличкой «Бухгалтерия» поддалась легко. Там за одним из столов, освободив угол от кучи бумаг, сидели три женщины и чаёвничали, успевая при этом промывать кому-то кости.
- А Семён Семёныч на ферме, - откликнулась на вопрос Николая одна из них.
Где у них ферма, Николай знал по прежним приездам. Поэтому не спеша направился к околице села. Улица была пустынна. Чуть в сторонке, в чудом сохранившейся грязной луже виднелся лишь хребет зарывшегося в жижу борова, который лежал и похрюкивал, видимо, от приятной прохлады и удовольствия.
У другого дома, из-под ворот на улицу, кудахча, выскочила взъерошенная, серая от пыли курица. Следом за ней, спешно перебирая ногами, рванулся петух, догнал, прижал к земле и тут же соскочил.
Утоптанная дорога по твёрдости напоминала асфальт. А ведь тут, Николай помнит, в прежние годы по осени грязи было по колено. Колеи – не знаешь, как пройти.
Показались и коровники молочной фермы. Издалека было заметно, что на одной из них крыша раскрыта, видимо, всё ещё продолжался ремонт. Голые стропила издали напоминали скелет неведомой гигантской рыбы.
Оказалось, с тыльной стороны к ферме не подойти – сплошной стеной буйно разрослись крапива с чертополохом. С другой стороны находился загон для коров, утоптанный до черноты, с коровьими лепёшками, напоминающими по виду гигантские грузди-свинушки.
Николай обошел загон стороной и вышел на торец коровника. Ворота в него оказались распахнутыми настежь. Николай прошел из конца в конец коровника. Пусто. Правда, в одном месте на голом деревянном полу понуро лежала корова – с толстой цепью вокруг шеи, на привязи.
Заметив человеческое существо, она приподняла голову, замычала жалобно. Тоскливо взглянула на Николая. Попыталась приподняться, но ноги подкосились, и она вновь растянулась на полу.
- Да ты хромая! Поэтому и не пустили в стадо. Лежишь тут, мучаешься, - вслух проговорил Николай. – Бедняжка! И дела до тебя никому нет.
Нигде не угадывалось и присутствие дежурной доярки. Наверно, умчалась домой справлять свои хозяйственные надобности.
Николай заглянул на кормокухню. На стеллажах сушились опрокинутые молочные фляги. Из здоровенного чана тянуло чем-то перекисшим. Он приподнял крышку огромного ларя. Менее чем на треть он был заполнен зернофуражом.
И сторожа не видать. Заходи любой, бери, чего тебе надобно.
Николай двинулся к другому коровнику, расположенному поотдаль. Вблизи него на полуотёсанном бревне сидели три голых по пояс парня и курили. Их торсы отливали бронзой. Николай слегка им даже позавидовал: вот и лето проходит, а он по-хорошему нынче и не загорал.
- Бог в помощь! – подходя к парням, поздоровался он. – Ну и как? Cпорится работа?
- Какая, блин, работа? – отмахнулся один из них. – Курам на смех. Одного нет, другого не хватает.
- Вот хотели полы заменить, да и крышу надо закрыть. Но досок не подвезли. С воротами замучились. Подвезёт Петька корма, так лень ему слезть и по-людски их раскрыть. Боданул, снёс, заехал… А нам через день их навешивать.
- Целый месяц так вот здесь груши околачиваем, - подытожил разговор и третий из них.
Николай не представился, и парни, видимо, посчитали его за какое-то районное начальство и начали изливать душу, переполненную наболевшим. И, наверно, рассчитывая, что он им чем-то сможет помочь. А чем он может помочь? Разве что терпеливо выслушает.
- А Семён Семёныча не видали? – прервал словоохотливых Николай.
- Не-е-ет. А что ему сейчас на ферме делать?
«Подкузьмили меня бухгалтерские, - досадливо подумалось ему. – Или нарочно послали не туда. Сторожатся нашего брата, корреспондента. Мало ли что мы можем, по их мнению, намаракать?»
- А ты загляни на зерноток. Там сейчас народ толчется. Может, и председатель отыщется, - посоветовали парни напоследок.
Но Семён Семёновича не удалось отыскать и на току.
У электрощитка КЗСа колупался мужичок в замызганной и выцветшей до серости спецовке. На брюках, на уровне коленей, заметно чернели две огромные свежие заплаты.
- Пышмать! – смачно сплюнул он себе под ноги. - И как мне успеть? Раньше надо было думать.
Кто он, его невидимый собеседник, приходилось только гадать. Заметив в глазах Николая готовность выслушать его монолог до конца, мужичок разоткровенничался.
- Были тут вчера электрики из райцентра. Обрезали все провода, - махнул рукой в сторону одиноко стоящего столба, с кусочком провода на изоляторе. – Говорят, за долги. А без электричества нам куда?!
И тут же начал загибать пальцы.
- Коров доить надо? Надо! Фураж молоть надо? Надо. Воду качать надо? Надо. Зерно с поля пойдёт, сушить надо? – растопырил всю пятерню. - Хоть снова ветряки запускай. А они – «долги-и»! – передразнил кого-то мужичок. – Говорят, под миллион рублей.
В сердцах почесал затылок.
- Да я забыл, как они выглядят, настоящие деньги-то. Вот детишек надо в школу собрать. Обувку, одежду справить. А денег где взять? Эх, разве это жизнь? Тьфу, пышмать! Говоришь, председателя ищешь? У комбайнов он. На машинном дворе. Я только что оттуда, там он был…
И Николай всё-таки его тут застал.
Только вот встретил он корреспондента не очень приветливо.
- Ну, здравствуй, пресса! – протянул он руку. – Критиковать будешь?
Было ему лет сорок пять, по-крестьянски крепко сбитый мужик. Но в светлых штанах и в белой сорочке с короткими рукавами.
Николай объяснил главе, каким ветром и почему его занесло сюда, в хозяйство Семёна Семёновича.
- Выедем в поле завтра. Это точно. Хочешь со мной? Прокатимся. Я аккурат собирался во вторую бригаду заглянуть.
Николай забрался в председательский «уазик» и машина, поднимая клубы пыли, помчался в сторону околицы деревни.
- Бывало, в прежние годы пятнадцать комбайнов выходило на поле в уборочную. Нынче семь на ходу, остальные – утиль. Лет шесть уж не покупали никакой техники. Да и как купишь? Цены – ого-го! Чтоб купить комбайн, половину фермы надо пустить под нож.
Николаю вспомнились металлические остовы тех «динозавров» на машинном дворе.
- Да и погода нынче подвела, - изливал душу председатель. – Коли возьмём зерновых по десять центнеров на круг – и то ладно. Все поля выгорели.
Одна надежда на озимые.
Дорога петляла недолго. Остановились около березняка, что притулился к окраине поля. Оба вышли из машины. Семён Семёнович на несколько шагов забрёл в поле. Отливающий белесым ячмень не достигал и колен. Кругом синели васильки.
- Вот так вот, - словно подытоживая неведомый разговор, заключил председатель. – Да, ячмень не удался - лишь два вершка от корешка. Откуда быть урожаю? Сеяли без удобрений, никаких препаратов химзащиты. Не на что было купить. Опять останемся без фуража. А чем кормить скотину? Бардак кругом, едрит! Сена тоже взяли немного, на силос не рассчитываем.
Видимо, поняв, что сболтнул лишнего, он осекся.
- Но… духом не падаем. Приложим все силы. А это поле придется актировать. Как пострадавшее от засухи. Я и нужные бумаги уже в сельхозуправление направил. Обмолачивать все же придется, бог даст, сколь-нибудь возьмем.
Николай тоже сжал в горсть щуплые колоски. Да-а…
- Вот ломаю голову, где достать ГСМ? – продолжил председатель свои невеселые думы. – Нефтебаза дизтопливо не отпускает. Не рассчитались с ним за посевную. Говорят, вышли мы у них из доверия. И кредита никаким образом не возьмешь… Все забыли про крестьян.
В голосе явно проступала горечь.
- Правительство словно в упор нас не видит. А что? Москва живе-е-ет… А нас давят, как сорную траву. А ведь деревня всегда была опорой страны. И есть…
«Ой ли?» - усмехнулся в душе Николай.
- Крестьяне никогда не бастуют. Они не шахтёры, что касками по брусчатке стучат. Несмотря ни на что, страну кормить надо.
«Да уж, мы кормим. Самим бы быть живу, - подумалось Николаю. «Заграница нам поможет!» - всплыло в памяти выражение Остапа Бендера. – «Помогут, а затем вместе с руками оторвут своё».
Семён Семёнович посмотрел на часы и даже присвистнул.
- Скоро уж четыре. С утра на ногах. Думаю, ты тоже без обеда? Cтоловая у нас не работает. Санэпидстанция закрыла. Но механизаторов в уборочную горячим кормить будем, всё равно открою.
Николай только сейчас почувствовал, как заныло в желудке. Утрешнего чая до вечера явно не хватит.
- Вот что… Сейчас мы с тобой заедем ко мне, там чего-либо перекусим.
У Семен Семеновича Николай засиделся лишнего. Разговор за жизнь затянулся чересчур. Председатель недоумевал, как за такое короткое время удалось разорить, растащить по кусочкам такое могучее государство, ведь всё пошло наперекосяк и шиворот на выворот. Как дожили до нищеты такой?
Хозяин потянулся было в холодильник за беленькой, но Николай решительно отговорился. Предстояла еще дорога домой, да и вообще он взял за правило не употреблять с теми, о ком пишет. Не дано предугадать, каким боком все затем может обернуться.
- Если честно, нет ни сил, ни желания у меня председательствовать дальше. Говорят же, что и металл устаёт. А я не железный. С петухами встаёшь, с петухами ложишься. А толку? Оно мне надо? Не осталось веры в завтрашний день. У крестьянина ноги в путах, не зашагаешь во весь мах. Вот так и напиши в свою газету, - как бы всё в шутку завернул он.
Семён Семёнович на своём «уазике» подбросил его до трассы. А вот тут Николай закуковал надолго. Нет попуток, хоть ты лопни. А августовский день не июньский. Скоро стемнеет.
Николай вновь вгляделся в дорогу. Там, далеко, крохотной букашкой в его сторону определённо шла какая-то машина.
«Хоть бы она забрала», - зажглась в душе искорка надежды, и Николай яростно замахал вытянутой вперед рукой. Машина остановилась.
- Не-е, я не в город. Могу довезти до Верховки, - пояснил на просьбу шофёр.
Раздумывать не пришлось, Николай заскочил в кабину.
- И что так припозднился? – полюбопытствовал водитель.
- Работа такая, - Николай объяснил что к чему и зачем задержался в пути.
- Вот у вас, журналистов, жизнь, наверно, на зависть. Деньги лопатой, чай, гребёте. Телек я смотрю, так все «денежные тузы» газеты и телеканалы себе прибирают. Аж дерутся, значит, есть за что биться.
- Да-а, гребём большую денежку… А если вправду хочешь знать, скажу. Меньше газетчиков только колхозники и получают. И льгот, как у учителей, скажем, у нас никаких нет. Третий месяц зарплату не вижу. Это раньше журналист был фигурой, даже в такой газете, как «районка».
- А я думал… - разочарованно потянул водитель.
В разговоре скоротали дорогу. Но Николаю вновь пришлось высадиться на пустынную дорогу.
Cумерки быстро густели, и на небе уже высыпались первые капельки звёзд. А там, на западной его части, у самого горизонта широко расползалась тёмная клякса. Или громоздились иссиня-чёрные тучи? Казалось, и сам остывающий воздух заметно пропитывается влагой.
Николай прикинул – до города ещё вёрст десять. Придётся топать пешком. Часа два быстрого хода. А если спрямить путь? Есть же тут старая просёлочная дорога. Однажды, года три назад, ему приходилось проходить здешними местами.
Поколебавшись, Николай свернул с шоссе на сереющую ленту дороги, уходящую в поле.
В ночной прохладе шагалось ходко, легко.
Через какое-то время впереди, несколько в низине, открылась небольшая деревня. Под сенью развесистых деревьев, казавшихся в темноте исполинами, серели крыши разных построек.
Деревня встретила Николая тишиной. Даже дворняжки брехливо не откликнулись на звуки шагов одинокого прохожего. Глянцево чернели окна домов и лишь в одном из них они беспорядочно вспыхивали разноцветными бликами и сполохами. Кто-то засиделся, видимо, за телевизором.
Деревня сейчас засыпает рано. Это раньше молодёжь каждый вечер собиралась под раскидистой черёмухой, и заполночь играла гармошка. Сейчас же в деревнях, как отметил про себя Николай, доживают свой век одни старушки…
За деревней его ожидал не очень глубокий, но широкий овраг с журчащей по дну речкой-безымянкой. Он осторожно, боясь оступиться, спустился вниз, по узкому мостку перешёл на тот берег и стал подниматься по пологому склону. Впереди угадывалась изгородь из жердей с высокими полевыми воротами.
А затем дорога вновь уперлась в поле. Как понял Николай, уже скошенное на сено. Ноги чувствовали твердь укатанной дороги. Не сказать, что темень хоть глаз коли, но ему больше приходилось полагаться на осязание, чем на зрение. Можно сказать, шел он на автопилоте.
Помнилось, что дорога вскоре должна пересечь небольшой перелесок. А за ним уже можно будет разглядеть первые многоэтажки городского микрорайона. Ожидалось, что заблестят они призывно огнями, обещая конец его сегодняшним мучениям.
Николай прибавил ходу, затем даже припустил рысцой. Но в душу вкрадчиво вползало какое-то сомнение, беспокойство, если не сказать тревога. Пора бы уже показаться тому самому лесочку. А его всё нет и нет. А может, он сбился с дороги, ушёл в сторону? Да нет, не должен бы.
А тревога уже пульсировала в голове. Но как можно заблудиться в чистом поле, это ведь не лес дремучий. В голову уже лезло черт знает что.
Мистическое – нечистый водит! В исступлении и впрямь поверишь во всякую чертовщину. Но отчаяние его гнало всё вперёд и вперёд.
Сбился, сбился, сбился – стучало в мозгу. Припомнилось, как в раннем детстве бабушка учила его оберегам в таких случаях: то ли поменять обувку с ноги на ногу, то ли рубашку вывернуть наизнанку… И не вспомнить…
Николай остановился. Отдышался. Не стоит паниковать. Начал изо всех сил всматриваться в темень. Ничего приметного не разглядеть. И небо словно затянуло черной непроницаемой тканью. Невесть откуда появился ветер и усиливался с каждой минутой.
И что теперь? Куда податься? «Ну и влип ты, парень. Ничего, не зима, перебьёмся», - подбодрил сам себя.
Порывы ветра становились всё мощнее, резче, холодным жалом пронизывая грудь под легкой рубашкой. Вот и куртка пригодилась, Николай спешно натянул ее на себя.
Где-то отдаленно раскатисто, ступенчато громыхнуло. Гроза? Не хватало ещё промокнуть насквозь. И он рванул наобум – лишь бы вперёд, лишь бы не стоять на месте.
Ему показалось, что бежит он как бы на подъем. Он ускорил шаги и вдруг, споткнувшись об что-то, полетел вперёд, растянулся на земле. Присел на корточки, начал обшаривать вокруг себя. Руки нащупали полусгнившее, почти наполовину ушедшее в землю, бревно. А в метрах пяти, на фоне неба, смутно выделялось какое-то строение: дом – не дом, сарай – не сарай, более возвышающееся в высоту.
Николай нащупал в кармане зажигалку, прикрыв её огонёк от ветра ладонью, подсветил себе. Перед ним была бревенчатая стена. Ветряк? Cтарая мельница. Справа угадывалось её длинное, обветшавшее от времени крыло. И как она сохранилась до сих пор? Их же повсюду разобрали: где на дрова, а которую – в этнографический музей.
Но тут словно разверзлись небеса, и вниз хлынули потоки воды. Николай спиной прижался к стене, но это его не спасло, порывы ветра достигали и сюда. Быстрей вовнутрь!
Он ощупью продвигался вдоль стены, надеясь нащупать дверь. Действительно, вскоре руки наткнулись на что-то дощатое. А вот и ручка. Он дёрнул ее на себя. Дверь не поддавалась. Наверно, перекосило от времени. Николай рванул изо всех сил. Она с натугой, но приоткрылась. Николай быстро юркнул в образовавшуюся щель.
Внутри было также темно. Пахло застоявшейся пылью, чем-то затхлым, мышами. Огонёк зажигалки выхватывал лишь малую часть помещения. Всё было заброшено, неухожено, полуразрушено. Николай заметил лестницу, ведущую наверх и начал потихоньку подниматься по ней, осторожно перешагивая подломившиеся или отсутствующие ступени.
Нашёл место поукромнее, расстелил куртку, устроившись поудобнее, лег навзничь. Лежал, перебирая в памяти прошедший день, вслушиваясь в вой ветра снаружи, было слышно, как где-то в углу сквозь щели монотонно капала вода, и не заметил, как его сморил сон.
Трах-тада-дах-тах! Прямо над головой словно кто-то большой и невидимый с треском разорвал суровую холстину. И тут же следом ослепительно сверкнула молния, окончательно вырывая Николая из сна.
Он мотнул головой, ещё не осознавая до конца, где он и что он. Лишь через несколько мгновений память услужливо подсказала о всех его ночных перипетиях.
Но что-то здесь было не так. Мельницу наполнял ровный шум работающих жерновов, было слышно, как натужно скрипели крылья ветряка, кругом явно чувствовался свежий мучной запах.
Да кто запустил её? Этого просто не может быть. Полуразрушенная мельница не способна молоть. Снизу, сквозь щели настила, пробивался неяркий свет. Что за дела?
Николай тихонечко подполз к краю лаза и осторожно глянул вниз. Обстановка и здесь теперь была иной. Слева от входа на крюке висела большая керосиновая лампа, и ее свет выхватывал из темноты изрядную внутреннюю часть мельницы.
У лотка спиной к нему стоял широкоплечий мужчина и смотрел на струящуюся в желобе муку. Нагнулся, прихватив горсть муки, пропустил её сквозь пальцы. Удовлетворённо покивал головой. Затем отошел в сторонку, по-хозяйски оглядел все вокруг. Видимо, остался доволен. Остановился у лестницы, взялся рукой за перила.
Николай затаил дыхание, боясь даже шевельнуться. Кто он, этот незнакомец? Откуда здесь взялся? Явь ли это или ему всё снится? Тяжело ступая, тот поднялся на несколько ступенек.
Вдруг с шумом распахнулась входная дверь и хлопнула, закрываясь вновь. От порыва ветра замигал, заплясал огонёк лампы. Поднимавшийся по лестнице остановился, обернулся к двери. Там, в полумраке, Николай тоже разглядел чью-то тень, человеческую ли фигуру. Значит, кто-то ещё заглянул к ним в гости.
На спине у вошедшего горбом выпячивалась котомка, руки сжимали посох. Знать, тоже прохожий.
- Кто там? – окликнул его хозяин. – Кого носит в такую пору да в ненастье? И чего надо?
Гость с ответом не спешил, прошел несколько вперёд, прислонил посох к зерновому ларю. Скинул заплечный мешок.
- Да я это. Или не признал меня, Пагул-Кокур? – хрипловато произнес гость.
Хозяин не спеша начал спускаться вниз по лестнице.
- Микита? Это ты, кровопивец? – как бы недоумевая, спросил он.
- Хе-хе-хе! Угадал… - хихикнул тот от дверей. - Не лукавь, ждал же меня ты этой ночью. Знал, что я приду. Жда-а-ал. Обоим нам эта ночь памятна.
- Забудешь тебя! – зло бросил тот в ответ. – Всю жизнь ты мне исковеркал-переломал. С детства я пахал на тебя, горб себе наживал.
Микита словно его и не слышал.
- Что ж ты в одиночестве ночь тут коротаешь? Где же люди? Или и молоть стало нечего? Всё небось уже проели… А помнишь, как горланили? «Кто был никем, тот станет всем!», «Разрушим до основанья…» - передразнил Микита.
Пагул взглянул на него со всей имеющейся в душе ненавистью.
Микита по-хозяйски прошёл к столу, тяжело опустился на стул.
- Садись рядком, поговорим ладком, - похлопал рукой по столешнице, словно пробуя её на прочность.
Свет от лампы теперь падал ему прямо в лицо и Николаю удалось хорошенько разглядеть гостя. Это был крупный мужик, заросший так, что из бороды торчал лишь один нос да поблёскивали глаза.
- Не боись, Пагул! – вновь протянул Микита. – Ты же знаешь – нет меня. Я не существую. Ты же сам меня… в ту ночь… на этой самой мельнице.
Заметь, на моей мельнице. Да кем ты бы-ыл? Так … голодранец. Батрак! Это вы позже с комиссаром Ромкой начали мутить народ. «Колхоз, колхоз!». Всю деревню взбаламутили!
Пагул спустился с лестницы, неспешно подошел к столу, уселся напротив Микиты.
- Вот ты меня кровопивцем обозвал. A я без труда, праздно жил, да? Ты руками работал, а я головой! Всё мозговал, жизнь обустраивал. Потому и хозяйство у меня крепкое было. А вы меня на кудыкину гору, на край земли сослали! Кончили вы тогда крепкого хозяина. Всё перемололи! Да и тебя,
Кокур, сейчас нет. Только ночь эта нас вновь свела. Разговор наш тогдашний недоговорённым остался. А вот сегодня договорим…
- А ты мало издевался надо мной? И кличку издевательскую «Кокур» ты же мне прилепил. Я мать из-за тебя потерял! Я за два фунта муки на тебя днём и ночью пахал! А ты, жлоб и хитрован, карман себе набивал. Что пиявка на нашей крови набухал. Кончили мы вас, как класс, и зажили свободно, и не бедно!
- Жи-и-или они, - Микита усмехнулся в бороду. – Да разве вы были хозяевами? Что вы умели? Грабь награбленное? Вот мельницу у меня отобрали. И что?
Николай, затаив дыхание, вслушивался в разговор двух незнакомцев и ничего не мог понять. Кулак… кровопивец… сослали. О чем это они? Пагул-Кокур… Что-то смутно знакомое, может, где-то услышанное... Что-то такое всплывало в памяти.
Боже! Ну да! Он знает их и даже знает, чем завершится эта ночная встреча!..
Конечно же, вспомнил - корифей горномарийской литературы Владимир Сузельский! Он, певец коллективизации. Это его повесть «Мельница» проходили в школе, писали сочинения по образам главных героев. Это они – персонажи той самой повести. Ожившие? Но каким образом? Или всё это Николаю лишь снится?..
- Жили они… - вновь посмеивался Микита. – Ну и где она, ваша распрекрасная жизнь? Помнишь, как в осеннее ненастье ты на базаре купил пару галош? Довольный, без ума, тогда ходил по деревне, всё хвастался. Так вот и сегодня люди такой же покупке радуются, паре галош.
Лицо у Пагула передёрнуло, словно он откусил что-то кислое.
- Посмотри, кто сегодня взял верх? – не останавливался Микита. – Что за жизнь во дворе? И мельница ваша вконец развалилась, и сами христарадничаете по соседям. Как были голодранцами, так ими и остались. Голопузые!
- Издеваешься?! Cмешься надо мной?! – Пагул приподнялся над столом. – Это такие, как ты, довели всех до края. Ваше ненасытное племя! Вы же не умеете радоваться чужому счастью. Всё гребёте, гребёте под себя! Народ для вас – не люди!
Пагул резко выпрямился, схватил стоящую рядом со столом увесистую палку-толкушку для муки.
- Тогда не одолел меня и сегодня не видать тебе верха! – взмахнул вооружённой рукой.
Пытаясь лучше разглядеть происходящее, Николай неловко сдвинулся вперёд. И тут же трухлявые доски под ним подломились и он кубарем, пересчитывая рёбрами ступеньки лестницы, полетел вниз, ударился головой об пол и потерял сознание…
Очнулся он оттого, что прямо в глаза ему настойчиво светил яркий солнечный луч, пробивавшийся сквозь щели в стене. Замычал, приподнял голову. Сообразил, что как-то неловко лежит на дощатом полу старой мельницы.
Была удивительная тишь. Не грохотали жернова, не шелестели, рассекая воздух, крылья ветряка. Лишь утренний ветерок тихо шевелил тонкую паутину над входной дверью и всё также густой слой пыли покрывал всё вокруг.
Болела голова. Николай провёл по ней рукой и нащупал здоровенную шишку. Грохнулся-то он взаправду. А что же происходило здесь ночью? Где приметный стол, лампа на крюке? Пусто и заброшено.
С трудом приоткрыв тяжёлую дверь, Николай вышел наружу. Полной грудью вдохнул влажноватый воздух. Огляделся.
Посреди поля, на возвышенности, одиноко стояла старая ветряная мельница. Обветшавшая, с замшелой местами крышей, полуразвалившимися крыльями. Нет, её никак не запустишь. Дождётся она своего часа, ещё одна гроза - и под порывами ветра обрушатся и её останки.
А вот вдали виднеется и край знакомого перелеска. Над зубчатыми верхушками деревьев стояло яркое солнце. Зарождался новый день.
И Николай знал, куда ему идти.
Перевод с горномарийского языка автора
Назад в раздел
