Гурей Митрей коймöд тöлысь нин пукалiс Воркутлагын, кытчö сiйöс меститiсны дас во кежлö, кор пемыд вöрö дзебсьöм ичöтик Дема грездын чужис сылöн Евлог пиыс. Детинка быдмис зэв нэриникöн, нярöн. Лимзавны заводитас да некыдзи сiйöс бурöдны оз вермыны, мукöддырйиыс орчча керкаясысь нывбабаяс тшöтш волывлiсны. Кыдзи сöмын эз ылöдлыны бöрдысь кагаöс, но нинöм вылö оз ланьт, да и ставыс. «Ёна жö сьылысь тайö детинаыс лоö, оз кö кув», - шулывлiсны йöзыс. «Сир пинь горшад! – пыр жö повзьылiс мамыс. – Мед оз жö нин кув!»
Пекла сэки уджалiс колкозын бригадирöн, а быдöнлы öд бурöн он вермы лоны да сы вылö сиктсаяс лöгалiсны. Рытъяснас на ордö кадысь кадö волывлiсны мужикъяс да зыксисны. Евлог помнитö, кыдзи джодж шöрын улöс вылын кöзяин моз пукалö Кирö Микол Миш да шуалö: «Керкатö гöра горув путкыльта!»
Бать воис, кор пиыслы вöлi нёль арöс да пыр жö гугöдiс Евлоглысь олöмсö. Öти-кö: сiйö торйöдiс Евлогöс мамыскöд узьлöмысь, а мöд-кö: мыйысь некыдзи нин эз позь прöститны - мавтiс гормöгöн мамлысь нёнь йывъяссö, тадзи сiйö дугöдiс писö някасьöмысь. Катя вöлi мудерджык нин да ачыс батьыслы нинöм эз шулы, а велöдiс воксö, кыдзи колö сёрнитны. Евлог матыстчис Митрей дорö, синкым увтiыс лöгысь бугжыльтiс бать вылас да пинь пырыс сöдзöдiс: «Мун бöр Веждiнад, йöй бать!»
А мамыслы чуньнас пызан дорас таркöдöмöн: «Кытысь тайö батьтö вайин, сэтчö бöр и ну!»
Таысь Митрей эз радейт писö. Кор Евлог заводитлiс бöрдны да некыдз эз бурась, сiйö горöдлывлiс: «Ланьт, колöкö, а то кок пöлöдыд босьта да стенö варта, мед юр вемыд прысьнитас!» И чоя-вока вывтi ёна полiсны батьсьыс. Эз лысьтлыны весиг сылы синмас видзöдлыны. Кыпöдлiсны кö ас костаныс зык, пыр жö батьыслöн паськыд тасмаыс аддзылiс челядьлысь нэриник мышъяссö. Челядь ас костас сёрнитiгöн воисны öти кывйö, мый налöн батьыс медся лёк, сиктын некодлöн татшöмыс абу. Мамсö ещö йöзыс зэв сюсьöн шуöны, школаас алгебристöн весиг нимтылöмаöсь бура велöдчöм вöснаыс, а вот тай, абу вермöма прамöйджык батьöс корсьны.
Век жö Митрей вöлi, кöть и лёкиник, но бать. Сылöн локтöм бöрын керкаын лои кöзяин, некод нин эз лысьтлы грöзитны, мый керкасö путкыльтас гöра горув. Кыдзи сöмын Гурей Митрей овмöдчис Демаö, пыр жö тесьтыслöн вальдыны нин видзöдчысь вöр керка бокö кыпöдiс выльöс. Та бöрын йöз гöгöрвоисны, мый мортыс абу бöр мунöм вылö татчö локтöма. Водзтi мужичöйтöм керка бокын нинöм эз вöв. Регыд мысти усадьбасö кытшалiс крепыд ыж потшöс, кыптiсны жытник, кöбрег, ыж гид. Мöскысь эня-ныла и водзтi, кöть сьöкыда овлiсны, эз лэдзчысьлыны. Öнi лöсьöдiсны тшöтш ыжъясöс. Гöра бокö важ пывсяныскöд орччöн Митрей лэптiс выльöс, кыпыдöс. Керъяссö ставсö ваялiс вöрысь пельпом вылас, некод водзын эз мöд копрасьны, вöв корны, öд Пекла сэки эз нин вöв бригадирöн. Тшупсис öтнас жö. Сэки Евлог казялiс, кутшöм сылöн батьыс ён, дарöм, позьö шуны, ки пöла. Немечлöн пуля нöбöдöма Митрейлöн шуйга кисьыс куим чунь, кольöмаöсь сöмын певйыс да кусыньтчöм косьмöм водз чуньыс, кодi некор нин оз веськав. Шуйга киыс вермис сöмын кутыштны чер пулысь да коса пулысь помъяссö, но та вылö видзöдтöг сiйö быдтор вöчлiс ачыс. Вочасöн Евлог сьöлöмын батьсьыс полöм да лöгалöмысь öприч чужис и пыдди пуктöм. Митрей зэв киа-подъя, быдтор сiйö вöчлiс тэрмасьтöг, но лöсьыда, мед мöдысь тайö удж дорас эз нин ковмы кутчысьлыны. Пестö вöрад кералас, швачкöбтас чипастö да мужикъяс чуймалöны, шуöны, тайö шöрт кузя тэ тэчöмыд. Митрей нюмдас сöмын, эг, пö, эськö да. Сэтшöм шыльыд да рöвнöй, быттьö нэмъяс кежлö вöчöма, а арöдзыс сэнi и сулалас. Выль лым вывтi ковмас нин ваявны гортö. И некутшöм удж сiдз-тадз эз вöчлы.
Сöмын эз кажитчы, кор Митрей заводитлiс юны. Сэки став семьясö водзвыв нин тiрöм висьöм босьтлiс. Колö шуны, тайö уджас бать сiдз жö вöлi зэв ёнöн, уна лэптiс. Евлог аддзылiс, мый мукöд мужикъяс юасны да усьöны, туплясьöны джоджын либö му вылын, зырым-дуль лэдзöны, гачныс кöтасьöма. Бать эз вöв на кодь, вермис юны лун-мöд дугдывтöг, узьлытöг. Ветлöдлiс пыр веськыда, эз шатлав. Некор эз вос. Гöлöс гора, ылiсянь кылö. Но сиктса мужикъяс бокиысь локтöм морттö эз ёнасö лэптыны. Ачыс Митрей петук кодь жö, некодысь оз пов, нинöм оз пöтурайт код юрнад. Быд юиг мыйкö да мыйкö сыкöд лолiс. То Миш Педöр дöрöмсö косявлас, то Кирö Микол Öне ыргöн чайникöн вартас да чайник сюрыс пыдö юрас пырас. Сэки мамыскöд öтлаын Евлог вайöдiс вирöн ойдöм батьсö гортас, котöртлiс Василиса Николаевна дорö корны йодопор – тайö вöлöма зэв бур, кöть и тешкодь нима лекарство. Детинка видзöдiс, кыдзи мамыс шырис дой гöгöрыс юрсисö, киськалiс йодопорöн да тöбис сöстöм рузумöн, и первойысь на жалитiс батьсö. И мыйла Евлог сэтшöм дзöля? Öдйöджык эськö быдмыны, мед вермыны сувтны батьыскöд орччöн кокникиасьысьяслы паныд. Сэки мед кодкö видлас воны ая-пиа вылас, ставсö корполитасны! И мыйла мортыд сэтшöм надзö быдмö? Куканьяс да чаньяс со öти воöн верстяммöны.
Дöрöмтöгыс батьыслöн бура тыдалö, мый шуйга киыс сылöн вöсниджык, а веськыд киас пельпомланьыс мöд пулялöн пас. Евлог видзöдiс-видзöдiс бать вылас да зэв сьöлöмсяньыс шуис:
-Кор ме быдма, сiйö немечсö лыя!
-Лый и эм, - шыльöдыштiс писö юрöдыс Митрей.
Тадзи ая-пиалöн сьöлöмъясыс кутiсны небзьыны.
Асывнас на ордö лайксьöдiс Кирö Микол Вась да нуöдiс Митрейöс гортас юрсö веськöдыштны.
- Кыськö тай бесъясыс вайисны мутитö, бара юсьöдас батьтö. Оз нин вöлi кöсйы талун вомас босьтлыны да, - броткöдчис ыджыд мам.
Рытланьыс Митрей локтiс бöр гортас, дерт, эз öтнас, а Микол Васькöд. Гöбöчысь четьверт аскур вуджис пызан шöрö и кык мужик надзöникöн кутiсны трайгыны. Пекла верöсыслöн ветлiгкосттi куимысь гораа лыддис «Живöй помош» молитвасö да батьлöн сьöлöмыс талун небыд.
Микол Вась збыль вöлi мутивöй кодь. Сiйö ветлöдлiс джодж кузя надзöникöн, лайкъялiгтырйи, мед кок шыыс весиг эз кыв, чигарка помсö нуас лöканьöдз, лэдзас ки вомлöс вылнаöдз да вöлисти чöвтас, тайöн петкöдлö, кутшöм сiйö пельк, сёрнитiс да кывнас быттьö выйöн мавтiс, Митрейöс ыдждöдлiс сöмын Дмитрий Гуриевичöн да эз вунöдлы содтыны, мый ёна сiйöс пыдди пуктö. Вом тырыс сылöн вöлi кöрт пинь, мойдкывса гундырлöн моз. Таысь сiйöс син саяс нимтывлiсны Кöрт Пиня Васьöн. Надзöникöн юышталiсны, тэрмасьтöг сёрнитiсны.
-Лок, челядь, ужнайтöй да сэсся тiянлы и водны ковмас, - чукöстiс Пекла.
Катя да Евлог пуксисны пызан сайö.
- Коркö, Дмитрий Гуриевич, тэнад Евлогысь морт лоö на, - шыасис Микол Вась.
- Надейтча эськö да, а тэ мыйкö тöдан?
- Да. Таво гожöм вок Мишкöд вöлi тьöс пилитам. И надурнö вылад шпичкиным вунöма. Гортöдз кайлыны эз нин вöв окота, бара на кад сэтчö прöстö вошас. А сэнi Евлог да Тарас ворсöны. Ме и шыаси Евлог дорад, мися, он кайлы миянö да Паладьлысь шпички кор? Эг и чайт, мый кывзысяс. Кайла, пö. Котöрöн ветлiс, вайис. Коль, мися, му вылас дай… А Евлог кер кузяыс кокша вылöдз кайис, киö сетiс, бöр лэччис ий. Ме вылiас вöлi пилитча да. Вот, молодеч!
- Тадзи и колö, пиö, пыр колö кывзысьны, - ошкыштiс писö и бать.
Митрейлöн сьöлöм вылас вöлi долыд и сiйö варовмис:
- Менö öд тожö дас сизим арöсöн Семен вок нуöдiс Печера вылö нажöвитчыны. Дольнöй пиланад сэнi и велöдчи пилитчынытö. Öнi тай лёк ки вöснаыд ог вермы вылiад-а… Сöмын улiас. Вöчим тьöс да плака. Зiля кык вокыд уджалiм, и бура мынтылiсны. Сiйö кад вылö ыджыд сьöм чöжим гортö локтiгкежлö. Кык во сэнi мырсим. Гортö вои да колкозын кутi уджавны. Но бригадирыс, пеж ловыд, шуис, мый ме уджысь пышъялi, сёрöн колкозад пыри, таысь пуксьöдiсны менö. Нуисны войвылö кöрт туй нюжöдны. Йöзтö мында сэтчö чукöртöма! Кодзувкотъяс моз жуöны. Войвылад кöдзыд, быть уджав, мед он кынмы. Ёнасö оз старайтчыны, но унаыдлöн делöыд мунö. Пыр водзö и водзö нюжöдчам. Кодi кулö, сэтчö и тыртам. Унаöс и сюйим кöрт туй насып улад. Цинганад висьми, став пиньясöй легзисны, пинь анъяссьыд ор петö, яйöй печатассис. Бурдöдны эськö видлiсны жö, пуасны вöлi коз лыс ва пытшкын да сiйö ванас юктöдöны, но нинöм эз отсав. Эз кö войнаыд заводитчы, сэнi и кувны ковмис. Вöлi меным сэки кызь öти арöс.
Война вылад ковмим и ми, заключённöйясыд. Медицинскöй комиссия вылö вайöдiсны. А мый сэн ёна видлавны кутасны, куш лы да кучик ставныслöн. Пельпомад тапкасны, лыясыд гиля-голякылöны, шуасны: «Годен», и ставыс. Юаласны нöшта: «Кöсъян Рöдинатö дорйыны?». Он, дерт, вочавидз, мый он кöсйы. Шыöдчи ме сэки комиссияса председатель дорас: «Ме эськö немечкöд тышкасьны муна окотапырысь, олöмöс ог жалит Айму вöснаыд. Но вот гортын менам пöрысь мам коли, оз-ö позь лун-мöд кежлö ветлыны аддзöдчывны сыкöд медбöръяысь?». Но сiйö менö орöдiс: «Война бöрас аддзысяннныд». «А бöрсö воöмыс лоас оз на öд. Тышыс, ног сертиыс, пансис ыджыд». «Воан! Тэ кодьясыс война вылад оз усьлыны!»
А öти морт комиссия вылад локтöма да нарöсьнö гач пиас прудитöма, сувтiс йöз водзад да нюмъялö. А дукыс! Ставныс нырнысö тупкалiсны: «Не годен!», - шуисны. Петiс коридорад да шуö: «Ме кöть гортö вола, семьякöд аддзысьла, а тi сiдз и пропадитанныд». Ме сiдзтö эськö нинöм вылö эг вöч, этатшöма асьтö он жö йöз водзад уськöд. Код тöдас, мый сыкöд водзö лои.
Сöлöдiсны скöтöс новлан вагонъясö да гурöдiсны Воркутасянь лунвылö. Сюйисны бöчкаö трескаöс моз, мыйтта тöрим, туяс вердiсны зэв сола сельгиöн да сетлiсны мыйтта колö ва. Кодсюрö тшыгвывсьыд черитö ёна сёйисны, а солаыд öд юктöдö, ва вылö уськöдчисны. Пыктавны да кулавны заводитiсны. Кытчö шойястö воштан? Сiдзи туй бокас и ковмис шыблавны, квайтöн куш миян вагонысь кулiны. Печора дорын составтö тупикö сюйисны. Лун сулалам, мöдöс, коймöдöс… Туйыс пö тупкöса, паровозыс абу. А йöзыд тшыгöсь, скöрöсь. Воштыны миянлы нинöм. Вагон пöв костъясöд видзöдам: керкаяс сулалöны, магазин эм, йöз пырöны-петöны, нянь чöвпанъяс нуöны. И сымöть миянлы ставыс тайö сьöлöмö чушкис, нуöны война вылö, а танi сулöдöны да виöмöн виöны. Виръяс пузисны, вагон öдзöсъяс чашйим-жуглiм, кодзувкотъяс моз ызöбтiм составсьыд, здук-мöдöн магазинад нинöм эз коль. И бöр вагонъясö. Та бöрын кватитчис начальствоыд, составтö кытшалiсны, ставнымöс шобисны, но мый сэсь сюрас… Мый босьтлiм, ставсö нин ньылыштiм. Öдйö тай, небось, паровозыд сюри и туйыд прöстмис. Вöлöгдаöдз эз нин сувтöдлыны. Вагонъясысь петам да шатлалам, öта-мöднымöс усьöмысь кутам. Асьным шмонитам на: «Вот воякаясыс воим. Видзчысь öнi, Гитлер, тэнад, буракö, сьывсис!» Юклiсны ротаяс да взводъяс вылö. Вердiсны бурджыка нин, мыйкö капустаясöн да мый да. И том йöзыд öдйö и справитчим, öшъяс кодьöсь лоим. Мускулъяс брунакывны кутiсны.
Евлог тшöтш пукалiс пызан сайын да вомсö калькöдöмöн кывзiс батьлысь висьтсö.
- Но эз дыр видзны тылын, мöдöдiсны фронт вылö, сеталiсны кузь штыка важпöлöс винтовкаяс, кык обойма патрон да штрафнöй батальонöн мöдöдiсны нимтöм мыльк босьтны. А немечыд сэнi кодйысьöма, лöсьöдалöма дотъяс да дзотъяс. Бöрвылын – асланым пулемётъяс миян вылö веськöдöма, бергöдчам кö быттьö. Уськöдчим атакаö, огö «Ура!» горзöй, а «Ё…й в рот!». Немечыд оз узь: гындö и гындö, шырö пулемётъясöн, миномётъясöн, öрудиеясысь. Он тай бöр бергöдчы, асланым пуляяс улö сюран.
- А полан он война вылад? – юалiс Кирö Микол Вась.
- Кысь нö он пов. Мукöдыс тай шуöны, нинöмысь пö эг повлы. Сöрöм ставыс! Быдöн öд овны кöсйö. А кор атакаад уськöдчан, сэки збыль чöрт кодь, сэки повнытö он эшты. Кулöм йывсьыд некор думайтны. А сэсся, кыдз шуласны, кутшöм судьба. И кылö жö, ме кыдз чайта, олöм помсö мортыд. Бой водзад, видзöдан да, кодi ёна шогалö, сiйö быть усяс. Ловйöн коли ме первой тышас, весиг эг ранитчы. А кымынöн усисны… Киясöдыс да кокъясöдыс ассьыным ёртъяслысь шойяссö босьтам да шыблалам воронкаясад, тыртыштам да братскöй гу артмас. Унаöс ковмис сiдзи дзебнытö война чöжыд.
Ловйöн кольысьяслысь киритiсны судимостьтö, сеталiсны документъяс, мый ми öнiсянь вöльнöй казакъяс, вермам воюйтны ставыскöд öтлаын. Разöдалiсны мукöд батальон да ротаясö. Тадзи ме и лои 28-öд стрелкöвöй дивизияса 144-öд полкын радöвöйöн. Первой воюйтi пехотаын, а сэсся вöзйыси разведкаö. Кыйсьысь мортыдлы кивывджык сэнi лои.
Велöдыштiсны, кыдзи мортöс шытöг вины, кыдзи садьсö воштымöныс кучкыны да кöртавлыны, мед ловйöн босьтны сiдз шусяна «язык» вылö.
Первойсö эз жö кужны воюйтнытö, опытыд эз вöв. Мöдöдiсны «языкöс» босьтны морт сё кымынöс, кыдзи шулiсны, бойöн разведкаö. Войнад вуджим немечладорад. Мый жö гусьöникöн ассьыным уджöс вöчны, а миян öзталiсны, йöйясыд, керкаястö, шум лэптiсны. Öшинь пырыс фашистъясыд улыс гач кежсьыныс чеччалiсны. А пулемётчикъясыд öд оз узьны. Ракетаяс лэдзöны, да нöшта керкаясыд сотчöны, лун кодь югыд. Крöшитiсны сэнi миянлысь йöзтö капустаöс моз, дерт, и немечьяслы сюралiс, бöр воим джынсьыс этшаджыкöн. Дерт, «языктöг».
Сэки начальствоыд и гöгöрвоис, мый тадзи разведкаад оз позь ветлынытö. Колö пö, вöлöмкö, ичöтик группаясöн мöдöдавны. И «языкъяс» вочасöн кутiсны воавны. Дерт, кор мойвиас на, немечыд öд сюсь жö. Тайö öд кино вылын найöс сöмын йöйясöн да полысьясöн петкöдлöны.
Разведкаö ковмылiс мунны медся лёк поводдя дырйи, кор прамöй кöзяин понсö ывлаö оз лэдз. А разведчикъяслы татшöм поводдяыд буретш на серти, öд нинöм оз тыдав, пемыд, тöла, ставыс шувгö, шумитö. Сэки озджык ков сэтшöма видзчысьны, öдйöджык позьö ассьыд уджтö вöчны. Удачаыд кö мышкöн бергöдчас да «языктöг» воан, локтан войнас бара ковмас мунны. И сiдз водзö, кытчöдз ловъя фашистöс он кыскы. Сы бöрын шойччöг сетöны. «Языктö» вайöм бöрын землянкаад стöкантыр сорлавтöм спирттö клопнитан да немечыдлöн синмыс плешкас кайлас, вот, пö, кодъяскöд воюйтны лоö. Став киссьöм-ротйысьöм паськöмтö пыр жö вежасны, дзик выльöс сетасны, öд фашистъяс тылад рушку вылад кыскасигад регыдöн чашйысьö да нинöмö воö. Артмас кö, пывсянын мыссьыштан, гатшасян нар вылад и… сутки-мöд кежлö кувлан.
Мöд луннас миянöс некод оз пальöд, узям став узьтöм войяс весьтас. И начальство миянлы нюмъялö, оз чиршöдлыны, сэки разведчикъяс быттьö нимлунасьысьяс. А кольö лун-мöд, и бара лоö мöдöдчыны немечладорö.
Враг тылад, мед ловйöн кольны, быдторсö лои сёйны. Дерт, лягушаясöс да лёкгагъясöс эг видлы, но вот ёжöс удайтчылiс. Куйлам öтчыд ёрткöд фашистъясладорын зöр му вылын. Луннад нинöм он вермы вöчны, кольö сöмын дзебсясьны, мед эз казявны. Друг кыла, кодкö шаркöдчö. Видзöда да, ёж тупыльтчö. Тупки ме сiйöс пилоткаöн, босьтi киö да видзöда. А таöдз ёжтö эг на аддзыв, комиад öд найö оз овны. Ёжыд куткыртчис, емъяснас тупкысис гöгöрбок. А кынöм ёна сюмалö! Пуртöн и сатшки ме сiйöс. Кос посни увторъясысь ичöтик бипур пестiм, мед тшыныс эз тöдчы, да и жаритiм. Госа вöлöма, сiдзи и сялькöдчö би вылад. Сёйим да зэв чöскыд кажитчис. Муртса быри, мöд ёжик котöртö. И сiйöс тшöтш сёйим. Тшыг кынöмыд тай велöдас.
Öтчыд фашистъяслöн траншеяын тöкöтьö пом меным эз во. Да. Пырим сэтчö кыкöн, мукöдыс вылiас кольччисны. А немечыдлöн ставсö бура вöчöма, пыдöдз кодйöма, джуджыд, оз веськыда мун, а чукыльясöн. Он на быдлатi пет и. Сöмын пулемёт позъяссö вöчöма вылö, тшупöдъяс сэтчö кайöм вылö лöсьöдалöма. Гусьöникöн мунам траншея кузя и зурасим пулемётчикъясад. Шытöг вины эз удайтчы, удитiс öтиыс автоматысь сяркнитны, виöма ёртöс, но и асьсö менам пуля суис. Мöд немечыд уськöдчис пышйыны, ме сы бöрся, суöдi, сконйыштi, усис. Вожаси вылас, а ён, дявöлыд, вöлöма, некыдзи оз сетчы. Пескыльтчис да петiс ме улысь, эг вермы кутны. Мынтöдчö менам кабырысь, а ме ог лэдз. Туплясям траншея пыдöсад, куш киясöн вермасям. Автоматыд менам, ТТ-ыд и пуртыд кытчöкö мошкоритчигад лэбзялöмаöсь, оз сюрны. И нинöм вылö ме ог вермы сiйöс öдöлитны, вермыны кутiс, личкысис ме вылö став тушанас да горшö тшапкысис, джагöдö. Став эбöс быри, люсмунi, сöмын думыштi: «Эштiс тай, буракö, Гурей Митрей, тэнад олöмыд». Дугдi лолавны, киясöс уськöдi му вылö. И ылалiс фрицыд, эскис, мый джагöдiс сiйö менö. Лэдзис кабырсö да надзöникöн кыпöдчö, бöрыньтчигмоз, а кияссö тадзи вот ас водзас кутö, - петкöдлiс Митрей, - век на, тыдалö, полö. Тайö здукас меным ки улö пистолетыд сюри и мый колис менам эбöсöй, став вынысь, кыдз сöмын верми, колскöбтi немечыдлы юрас. А сiйö, дерт, каскатöм жö нин вöлi да, вартöмыд менам, буракö, местаö веськалiс. Люньгыртчис фрицыд. Ме чеччи да зэв öдйö кияссö кöртавлi, вомас кляптö скöрйывсьыд эг öмöй пыдö тойышт. Эбöсöй бырöма да лэптыны «языкöс» ог вермы. Вылiас миян ноксьöны, лыйсьöны нин, шумыд кыптiс да. Ракетаяс кыпöдчöны фрицъясыдлöн, югдiс гöгöр. Немечьяс блиндажысь петалöмаöсь, котöртöны, кылö, траншея кузя. Ковмис горöдны: «Татчö, татчö!» Кылiсны да кыскисны немечтö, а менö колисны. Петны ог вермы. Немечьяс горзöны дзик нин матын, меланьö котöртöны, автоматъясысь сяргöны. Уськöдчи наысь пышйыны траншея кузя и, шудыд вылö, пулемёт позъяд веськалi, кытысь «языктö» босьтi. Тшупöдъяс кузя кайи да кысси ас йöз бöрся.
Вежон та бöрын сёрнитны эг вермы, сымöть шамралöма фашистыд горшöс. Наградитiсны менö «За отвагу» медальöн, то тай, стенын öшалö. А сылы, кодi кыскис «языксö» траншеясьыс, «Орден Боевого Красного Знамени» сетiсны. А кысь нö? Сiйö öд комунист! Оз вöлi тöдны, кодi збыльысь «языксö» босьтiс, весиг сувтöдлiсны миянöс стройö да пленнöйыдлы тшöктiсны петкöдлыны, кодi сiйöс кутiс. И тöдiс öд, ме вылö индiс, кöть пö и пемыд вöлi, но тайö мортыс менö гартiс. А наградатö бöр он веж. Ме и шуи сэки: «Ог орденъяс понда воюйт! Рöдина вöсна!» «Вот и молодеч!» - ошкыштiсны сэки командиръяс.
Таысь ыстiсны менö тöлысь кежлö шойччан керкаö. А мый сэнi вöчан? Лунтыръясöн öд он куйлы крöвать вылад, кöть эськö и лöсьыд небыд вольпасяд сöстöм прöстыняяс вылад нюжмасьнытö. Мый дыра нин эг узьлы нинöм йылысь думайттöгыд да. Дерт, вöлiны и нывъяс сэнi уджалысьяс пиад, но найöс важöн нин займитöмаöсь, нинöм и мöвпавны. Дзик гажтöм босьтiс. И локтiсны видлыны миянöс кутшöмкö генералъяс, быдöн дорö матыстчылöны, кисö кутлöны, аттьöалöны бур службаысь, неыджыд козинъяс сеталöны. Ме дорö тшöтш воисны, юасьöны, мый оз тырмы тэныд? Смелмöдчи да и шуи медся главнöйыслы: «Генерал ёрт, миянлы фронт вылын пыр сетлiсны сё грамм, а вот танi öбижайтöны, эз на сялькнитлыны». Нюммунiс генералыд, тапкис меным пельпомö, но нинöм эз шу. Петiсны мыйöн, ставыс уськöдчисны ме вылö, видöны, мый тадзи лысьтi сёрнитны: «Тайö öд ачыс Рокоссовский вöлi! Öнi вöтлаласны миянöс бöр фронт вылö шойччигкостi. Эк, тэ, комик…»
Но эз ло на ног. Та бöрын быд сёйигöн кутiсны сетавны миянлы фронтöвöй сё грамм. Сэки нин мöд синмöн кутiсны ме вылö видзöдны, ошкисны: «А тэ, вöлöмкö, абу дзик йöй».
Ёна кöсйи эськö Берлинöдз воöдчыны, но эз удайтчы. Ранитчи шуйга киö. Да öд особистъяс на ещö кыскалöны, оз эскыны, мый збыль ранитчи, ачыд пö асьтö, кöнкö, лыйин. Но и скöрмылi эськö на вылö да. Тылын асьныс дзебсясьöны да нöшта ранитчöм фронтöвикъяс вылын тадзи тешитчöны. Госпитальын лечитчыштöм бöрын лэдзисны гортö.
Локтöмыс на öд зэв тешкодь лои. Öти ёрткöд öтлаын лöсьöдчим госпитальсяньыд, мед гажаджык лоö. Ме моз жö вöлi ранитчöма да комиссуйтiсны. Ог нин помнит нимсö. Мед туйын сёйнытö, сетiсны миянлы карточка, сы серти столöвöйын вердöны. Ме карточкатö лöсьыда морöс зептö пуктi, кизьсö кизялi. А ёртöй гач зептас сюйыштöма, кутшöмкö идöртöм манера морт вöлi да. Столöвöяд пырим, ме карточкатö кыски, а ёртлöн вошöма. Меным сёян сетöны, а сылы оз. Ми зык лэптiм, корам, мед вердасны тшöтш сiйöс. Столöвöйсаыд чукöстiсны патруль. Пырисны старшöй лейтенант да сыкöд кык салдат. Лöсьыда висьталiм сылы, мыйын делöыс. А сiйö миянлы: «Нинöмöн отсавны ог вермы». Менам вирöй пузис: «Ак, тэ, тылöвöй крыса!», - да кыдз тай швачкöбта дзоньвидза киöн сылы нырвомас. Гатшасис. Менö, дерт, кипöла морттö, шуйга киöй кöртöд вылын на öшалiс да, лöньöдны эз вöв сьöкыд. Но делöыс вöлi серьёзнöй. Вермисны и трибуналö мöдöдны офицер вылад военнöй кадад китö лэптöмысь. Но сувтiс сэки ме дор ёртöй. Сiйö вермис патрульыдлы кыдзкö висьтавны, мый менам ранитчöм бöрад юрöй торксьöма. И кöртавлiсны да нуисны менö йöйяслöн керкаö. А збыль кö шуны, ме сэки эг быттьö ас садьын и вöв, сэтшöма скöрмыссьöма. Воюйтлöм йöзыд ставыс сэтшöмöсь, öдйö пузьöны. И ковмис коллявны меным йöйяс пиад дас лун. Абу ёна гажа. Висьысьясыд локтасны дiнад да этадзи видзöдласны вылад, - Митрей юрсö пöлöстöмöн матыстлiс чужöмсö Микол Вась дорö. Сэтшöм тешкодь тайö артмис, мый и мам, и Евлог серöктiсны, - быдсöн кöдзавлан, он öд тöд, мый сiйö кутас вöчны водзö. Лэдзисны жö сэсся. Юрыс пö справитчыштiс. Дерт, кöнкö, гöгöрвоисны жö врачьясыд, да и ранитчöм салдатыд жаль лои.
Кузя ковмис воöдчыны бöр Коми муöдзыд. То подöн, то машинаöн кыткö нуыштасны, кыткö вöлöн отсыштасны. Шойччöг вылö бöрйывлi медся гöль, пöлöстчöм керкаяс, кöнi дасьöсь вöлi бöръя нянь торнас юксьыны салдат мортыдкöд. Озыр керкаясад эз радейтлыны ми-воктö, оз восьтны, а вермасны на и понсö усьöдны.
Веськалi öти татшöм керкаö, кöнi важöн нин эз тöдчы кöзяинлöн киыс, а олiсны кöзяйка да сылöн шег кодь посни челядьыс. Личöдчыштi да, кор нывбаба мыйкö кöтшасас ноксис, матыстчи стенö öшöдöм карточка рама дорö. А сэнi миян разведка взводса старшиналöн фотоыс. Юалi: «Кодi нö тайö мортыс?» «Верöсöй менам тайö, война вылö усис, - вочавидзис кöзяйкаыд синвасö чышкалiгтыр да сэтшöм надеяöн ме вылö видзöдлiс. – А мый нö эськöн, эн-ö нин кöнкö аддзысьлы?» «Тайö жö менам друг. Öтлаын воюйтiм. Позьö шуны, менам ки вылын кулi». «А мый нö нимыс сылöн вöлi?» – пыр на оз эскы кöзяйкаыд. «Шевцов Николай Кузьмич». Сэтшöм рад лои аньыд, быдторсö ваялiс пызан вылад, мый вöлi дзеблöма медся пыдi йöртöдъясö, кыськö вина доз на кыпöдiс дай. Яндзим лои весиг.
Рытывбыд лои висьтасьны меным сылöн верöскöд öтувъя служба йылысь, мый мунiс миян юръяс вывтi да кыдзи усис аслас му вöсна, гöтыр да челядь вöснаыс нывбабалöн верöсыс. Кывзыштас, бöрдыштас мортыд да бара юасьö. Челядьыс менам Евлог моз жö кывзiсны, кытчöдз эз унмовсявны. Асывнас мöдöдчи водзö, кöть дöваыд ёна на корис олыштны сы ордын да шойччыштны. Тшöктiс гижны, кыдзи гортö воа, но кутшöм нин сэки гижöм…
Прöйдитi Сыктывкар, Затонын узьмöдчи. Бара на зэв бур йöз ордö веськалi, öнi на овнысö помнита – Белых. Ранитчöм киöй ёна кынмис да мöд луннас водзö мöдöдчигöн тöбисны сiйöс кöч куöн, корисны гижны, кыдзи воа, но гижöм, дерт, эз ло.
Гортö вои, а сэнi мам тшыгъялö, дзик пикö воöма. Нянь карточкатö вöлöм оз сетны. Керкаыд куш, пескыд абу. Локтi да буретш ичöт чойкöд керка бокын потш ныж пилаöн гиджгöны. Босьтi ки вылö да сiдзи мамукöс гортö пыртi, кокньыд, омöльтчöма дзикöдз, куш лы да кучикыс кольöма… Дзоля пач ломтi да пуктi рок пуны. Сетлiсны туй вылö мыйсюрö: нянь, рок брикетъяс да, мый да. Видзтыштi, эг ставсö сёй, мед гортö воыштас. Вот и згöдитчис. Вердi первой пöттöдзныс. Уджавны пыри да вочасöн лад вылö сувтi. Первой «Заготскотын», а сы бöрын кладовщикöн уджалi да мöдöдiсны менö тулыснас груз катöдны Эжва кузя Помöсдiнö. Ог вöлi кöсйы кайны, но быть кай. Öткажитчан кö – судитасны, а катöдiгкостiыд ваыд ямис, эг во местаöдзыс. Ковмис ректыны грузтö Скöрöдум дорö видз вылас, кытысь вöвъясöн вочасöн Помöсдiнад новлiсны. Сетiсны эськö детинкаöс отсасьны, мед тшöтш видзны тöварсö, но мый том мортсьыд пöльзаыс. Век узьтöг овны он вермы. Гусясьöмаöсь менсьым узигкостiыд, эз тырмы, растрата лои. Таысь менö народнöй судья Носков, аттьö бур мортлы, пуксьöдiс дас во кежлö.
Бара на веськалi Воркутлагад. Кысянь война вылö мунлi, сэтчö бöр и вои. Олiм палаткаын морт кыксё кымын. Öтар-мöдар помас кöрт пачьяс эськö ломтысьöны, но уна-ö нö найö шонтасны. Öтчыд войнад бушков кыптiс да узигкосттi палаткатö тöлыд нöбöдiс, колим дзик восьса места вылö, он на некытчö дзебсьы. Ывлаад нелямын-ветымын градус кöдзыд, вот и ов. Лоö тай терпитны. А асывнас бара удж вылö, оз видзöдны, шойччин тэ али эн. Тэ уджалан, а блатнöйяс нар вылын куйлöны, картiысь ворсöны. Менам нопйын сапöг гоз вöлi, выль на. Мыйлакö менсьым ас дырйи эз нинöм вöрöдны. Но век öд он места вылад ов. Орчча нар вылын узьлысь ёртлы коли нопйöс, мед видзыштас, ачым петалi, кытчöкö колö вöлi да. Локтi, а нопйын сапöгыд абу. Мырддьöмаöсь сылысь. Мыйла нö, мися, сетiн? Быть, пö, öд сет. Ме и петi вöръяс дорад. А найö чукöртчöмаöсь да видлалöны менсьым сапöгтö: «Хороший товар». «Хорош, да не ваш», - шуи, нетшыштi сапöг гозтö на киысь да петны лöсьöдчи. Чеччыштiсны вылыс нар вывсьыд, уськöдчисны ме вылö, лэптiсны да джоджас сiтан вылö кыдз тай крапкасны, öтчыд, мöдысь… И садьöс воштi…
Но бара на, буракö, мамöлöн кевмöмыс тырмöма. Веськавсьöма рытъя прöверка вылö. Палялi, куйла джоджын, а ме гöгöр шынеля йöз сулалöны. Сапöгнас öти менö тойлалö: «Ты что, пьяный?» Öдва-öдва верми чеччыны, шатлöдлö, код юра кодь и эм. «Иди в свою палатку» - шуöны. «Верну сапоги, тогда пойду». Сапöгтöг эг и мун. Кöмтöг öд он кольччы, важыс киссян выйын нин вöлi. Мöдлаö менö на дорысь вуджöдiсны. А вермисны öд и вины. Öти морт коркö воши. Абу и абу. А кутiсны уборнöйтö петкöдны да сюри. Керавлöмаöсь торъяс вылö да шыблалöмаöсь розяд. Кысь корсян, кодi мыжа? Да некод сiйöн эз и ноксьыв. Вöръясыд начальствокöд вась-вась олöны, налы быдтор позьö. Ме эськö кодсюрöкöд сёрнитны заводитлi, мися, вайöй öтув найöс шняпкöдам, но некод эз лысьт та вылö петны, кöть эськö и кутшöм ён йöз вöлiны да...
Сталин кулöм бöрын амнистируйтiсны менö да вои со Демаад, танi кöсъя кувтöдз овны. Кытчöкö бара веськавны сэсся ой абу окота!
Евлоглöн дзикöдз унмыс кутiс локны, но пыр на пукалiс да кывзiс батьыслысь висьтасьöмсö. Вот эськö быд юигöн кö сiйö татшöм шань вöлi! А то локтас да кутас горзыны: «Кодкö лысьтöй меным паныд кыв шуны! Ме некодысь ог пов! Ме чöртыс кодь ён!» Матькас да, матькас да, кытчöдз оз лöнь. Водзтi кöть ыджыд мам томджык на вöлi да сiйö пинясьлiс, а öнi и сiйö оз лысьт шыасьны.
-Вай сэсся, Васьö, мун гортад, зэв öд нин сёр, узьны колö, - шыасис Микол Вась дорö Пекла.
-Ог, ме пукала на Дмитрий Гуриевичкöд. Дмитрий Гуриевич кö ыстас, сэки муна. Дмитрий Гуриевич кö шуас, мун, пö, миянысь, ме сэки пызан вомöныс сьвисьнита-чеччышта да муна, - вочавидзис Вась, а ачыс видзöдлiс четьверт вылö, кöнi абу на дзикöдз бырöма юанторйыс.
Бать дугдiс висьтавлыны ассьыс ветлöм-мунöмсö да кывзыны код мужикъяслысь мукöдтор йылысь бызгöмсö эз вöв окота. Та вöсна Евлог петiс пызан сайысь да кайис пöлатьö, сэсянь видзöдiс на вылö. Окота вöлi аддзывны, кыдзи Кирö Микол Васьыс пызан вомöныс сьвисьнитас. Медбöрын и Митрей шуис:
-Но, сэсся, Василий Николаевич, вай жö мун гортад. Пöра и шойччыштны.
Но Вась мыйлакö эз чеччышт пызан вомöн. Пызан сайысь сiйö петiс надзöникöн, эз тэрмась, вöляника корсис ассьыс купайкасö, быттьö оз аддзы. Медбöрын Пекла мыччис сылы ачыс. Пасьтасис, матыстчис бара пызан дорö, гартiс чигарка да öзтiс лампа помысь, кыскыштлiс тшынсö гоз-мöдысь, киасьöмöн кузя аттьöалiс Митрейöс, дыр тракйис сылысь кисö:
-Зэв ыджыд аттьö, Дмитрий Гуриевич! Медся прамöй морт тэ миян сиктын, ёна жö ме тэнö уважайта. Час, ог öд вунöд татшöма гöсьтитöдöмтö, бурыд некор менам юрысь оз вушйы, мöдысь асьтö ог жö öбöдит.
Медбöрын лажъялiгтырйи петiс жö.
-Оз öд тэрмась, век на виччысис, мый бöр пуксьöдан пызан саяс, но и мути, - броткöдчис Пекла. – Челядь, тi узянныд?
Евлог эз шыась, кöть эз на узь. Сiйö пыр на вöлi батьыслöн висьтас. Вот быдмас сiйö ыджыда, велöдас бура немецкöй кыв да, кор заводитчас война, лоас батьыс моз жö повтöм разведчикöн.
Гурей Митрей третий месяц отбывал наказание в Воркутлаге, куда был направлен отдыхать на десять лет, когда в Дёме родился его сын Евлог. Мальчик рос таким рёвой, что когда начинал плакать, бабы со всех окрестных изб приходили успокаивать малыша. Как только ни убаюкивали ребёнка, ни за что не могли добиться, чтобы перестал плакать. «Видно, хороший певец из него выйдет, когда вырастет, если выживёт», - говорили люди. «Заткнись! – тут же осаживала говорившего мать. – Так ведь не скажешь же! Не для того я его родила!»
Пекла работала тогда бригадиром в колхозе, а на такой работе всем не угодишь, и многие в деревне имели на неё зуб. По вечерам иногда к ним домой приходили мужики, грозились и ругались нехорошими словами. Евлог хорошо помнит, как на середине избы на табуретке, как хозяин, сидит Кире Микол Миш и грозным голосом медленно цедит: «Хибару вашу вниз с горы спущу!»
Отец вернулся, когда Евлогу было четыре года, и сразу перевернул всю жизнь мальчика. Во-первых, отец занял законное место сына на койке возле матери. Во-вторых, отец смазал соски на грудях матери горьким перцем, от чего у мальчика долго жгло во рту, и после этого он сразу же перестал питаться молоком матери. За это Евлог затаил на отца глухую злобу. Ведь так хорошо жили без этого, чужого, на взгляд мальчика, мужика, а вот на тебе, заявился откуда-то, и всё пошло кувырком. Катя, старшая сестра Евлога, была хитрее и учила брата, как надо разговаривать с отцом. И мальчик, злобно глядя исподлобья, как маленький дикий зверёк, подходил к отцу и говорил: «Уходи от нас, ты нам не нужен!» И наставлял мать, стуча пальцем о край стола: «Откуда этого отца привезла, туда же обратно и увези!»
За это Гурей Митрей невзлюбил сына. И теперь, когда Евлог начинал капризничать, быстро выходил из себя и орал на мальчика: «А ну-ка, перестань, а то вот возьму за ноги и трахну головой об стену, чтоб мозги разлетелись!» Брат с сестрой страшно боялись отца, не смели даже в глаза ему взглянуть. Если между ними возникал какой-нибудь спор, а без этого между детьми не бывает, широкий отцовский солдатский ремень быстро находил худенькие костлявые спины. В разговорах между собой Евлог и Катя пришли к выводу, что в деревне у них самый жестокий отец, хуже не бывает. Ещё маму люди считают очень умной, в школе за хорошую учёбу даже алгебристкой прозвали, а вот, не смогла выбрать отца получше.
Но Гурей Митрей был хоть и плохой, но всё же отец. С его появлением уже не смели мужики приходить к ним как к себе домой и грозиться, что избу опрокинут под гору. Первым делом он рядом со старой покосившейся охотничьей избушкой тестя, которая того и гляди, могла среди ночи рухнуть и похоронить спящего охотника, построил новую. После этого деревенские бабы, втайне надеющиеся, что Митрей здесь, в глухом лесу, долго не задержится, круто изменили свои взгляды. Ведь если человек – охотник, то ему как раз такая глухомань и нужна. Прежде вокруг дома ничего не было, свободно бродили коровы и лошади, а теперь всё было огорожено добротным забором, выросли амбар, ледник, овчарня. Корову мама и бабушка держали постоянно, хоть как бы тяжело ни было. Ведь корову не зря во все времена называли матушкой, сколько раз она спасала семью от голодной смерти. Теперь завели и овец. Под горой Гурей Митрей поставил новую баню с двускатной крышей, причём строил один. Все брёвна он из леса перенёс на плечах, не стал никому кланяться, ведь Пекла тогда уже не была бригадиром. Тогда Евлог отметил себе, что, оказывается, его отец очень сильный, невзирая на изуродованную левую руку. Фашистская пуля отхватила три пальца, остались только большой и вечно согнутый, засохший указательный. Раненая рука могла только удержать, помогая здоровой правой руке, топорище, или косу. Но, несмотря на это Гурей Митрей со всякой работой справлялся. Видя всё это, в душе у Евлога кроме страха и ненависти к отцу постепенно зародилось и уважение. Митрей к любой работе относился очень ответственно, выполнял её не спеша, но аккуратно, до конца, так, чтобы больше к ней уже не возвращаться. Заготовит в лесу дрова, растянет длинную высокую поленницу, и так ровно, мужики даже не верили, что это он без шнура сложил. Отец только улыбнётся, зачем, мол ему шнур, так, на глаз прикинул. Полешко к полешку, красиво, ровно, как кирпичная стена, будто на века поставлена, стоит, не шелохнётся, а на самом деле только до первого снега. Тогда Митрей привезёт высохшие за лето дрова и свалит возле дома, чтобы снова сложить в поленницу на запас к следующей зиме. И так любую работу делал основательно, а не тяп-ляп, как некоторые другие.
Только не нравилось Евлогу, когда отец начинал пить. Тогда вся семья заранее дрожала, ждала, что уж он выкинет на этот раз. Надо сказать, что и к выпивке отец относился ответственно, спокойно выдерживал довольно солидные дозы. Евлог не раз видел, как другие мужики, выпив с отцом на равных, не выдерживали, валялись на полу или на земле в мокрых штанах, пускали слюни и сопли. Отец мог пить несколько дней подряд, при этом не ел и не спал. Походка его не менялась, он всегда ходил прямо и не шатался. И никогда Евлог не видел, чтобы хоть раз отца вырвало. Голос громкий, слышен издалека. Но деревенские мужики человека со стороны не очень баловали. Да и сам Митрей как бойцовский петух, всех задирает, никого не боится. И, как правило, получал по полной программе. То Миш Педöр рубашку порвёт, то Кире Микол Öне по голове медным чайником шандарахнет, да так, что носик чайника пробьёт череп. Тогда Евлог вместе с матерью привели домой окровавленного отца. Сын сбегал к Василисе Николаевне за йодофором, это, оказывается, очень хорошее лекарство, хотя и название странное. Мальчик с замиранием сердца наблюдал, как мать остригла волосы вокруг раны, посыпала лекарством рану и наложила повязку, и в первый раз пожалел отца. И почему Евлог такой маленький? Хоть бы быстрее вырасти и стать рядом с ним против тех, кто полезет на отца! Пусть бы тогда кто-нибудь попробовал поднять руку, любого отколошматят. И почему человек так медленно растёт? Телята и жеребята вон сразу на ноги становятся, а через год уже взрослые.
Когда отец без рубашки, то хорошо видно, что левая рука у него тоньше, а на правой пониже плеча – след от второй пули. Евлог смотрел-смотрел и серьёзно сказал:
-Когда я вырасту большой, то застрелю того немца!
-Молодец! – похвалил отец и погладил сына по голове.
Медленно-медленно, но сердца отца и сына начали оттаивать.
С раннего утра к ним заявился Кирö Микол Вась и пригласил Митрея к себе домой, чтобы опохмелиться.
-Принесут же черти этого баламута, уже ведь не хотел сегодня пить-то, - тихонько ворчала бабушка, домовничающая возле печки.
Митрей вернулся домой только к вечеру и, конечно, не один, а опять же с Кирö Микол Васем. Четверть самогона перекочевала из подполья на стол и два мужика продолжили процесс пития. Мать в отсутствие мужа на этот раз не забыла и трижды прочла молитву «Живая помощь», и, видимо, поэтому сегодня настроение отца прекрасное. Кирö Микол Вась – очень хитрый провокатор, умеет человека разжечь, чтобы его хорошо угостил. По полу ступал мягко, бесшумно, качаясь всем туловищем, будто на резиновых ногах, каждый окурок нёс в лохань, бросал почти у самой воды, показывая перед отцом, как аккуратно он ведёт себя в гостях, обращался к хозяину только по имени-отчеству, при этом неизменно добавлял, как сильно он Митрея уважает. У него единственного в деревне были железные зубы и за глаза его называли Железным Зубом. Так потихоньку сидели два мужика и выпивали.
-Дети, давайте за стол, поужинайте, а потом вам и спать надо укладываться, - позвала мать.
Катя и Евлог робко сели за стол.
-Вот смотрю, Дмитрий Гуриевич, и вижу, что из твоего Евлога получится хороший человек, причём Человек с большой буквы, - обратился к хозяину Вась, положив руку на плечо Евлога.
-Я, конечно, надеюсь на это. А ты что-нибудь знаешь?
-Да. Вот этим летом мы с братом Мишкой брёвна на тёс пилили. И как назло, спички дома забыли.
Домой идти неохота, да и столько времени на это уйдёт. А там рядом Евлог с Тарасом играют. Я и обратился к Тарасу, всё-таки он сосед и его лучше знаю, сходи, говорю, ко мне домой, попроси у Пелагеи спички. А он упёрся, лень, говорит. Тогда я уже без надежды к Евлогу, а ты, спрашиваю, не сходишь? А он без слов побежал. Моментом обернулся, смотрю, уже несёт. Я наверху пилил. Положи, говорю, на землю. А он нет, по бревну забрался на станок, дал мне прямо в руки коробок, и обратно спустился. Вот молодец!
-Да, сынок, так и живи на свете, чтобы люди всегда о тебе говорили только хорошее! Понял? – поднял указательный палец Митрей.
Евлог от тихой радости густо покраснел, тихонько кивнул головой. Всё было именно так, как рассказал Вась. За это Евлог был благодарен ему и даже подумал, что нехорошо обзывать его Железным Зубом.
У отца сегодня было приподнятое настроение, и язык у него развязался.
-Меня ведь тоже брат Семён взял с собой на Печору на заработки. Тогда и научился продольной пилой работать. Теперь вот из-за руки, - поднял и показал изуродованную левую руку, - наверху не могу. Только внизу. Заготовляли тёс и половые доски. Работали два брата с душой, и нам неплохо платили. На то время приличные деньги заработали к приезду домой. Два года там трудились.
Обратно домой вернулись и в колхозе начал трудиться. А бригадир, сволочь, заложил меня, сказал, что я от работы бегал, поздно в колхоз вступил, за это посадили меня. Попал на север железную дорогу прокладывать. А народу там собрали, как муравьи в муравейнике! Холодно, поневоле надо работать, иначе замёрзнешь. И вроде не очень и стараются, но количеством берут и дело идёт. Всё вперёд и вперёд движемся. Кто умрёт, того туда же, под насыпь упрячут и дальше. Так на костях заключённых и ездят теперь поезда-то. Цингой заболел, как и все, витаминов ведь не хватает, зубы шатаются, дёсны кровоточат, гноятся, всё тело в струпьях. Пытались лечить, заваривали ёлочную хвою, пили отвар, но бесполезно. Если бы война не началась, там бы и сгнил, а было мне всего двадцать один год.
Понадобились для этой мясорубки и мы – заключённые. Организовали для вида медицинскую комиссию. А что там на нас смотреть? Всё налицо – скелеты, обтянутые кожей. Хлопнут по плечу, кости так и затрещат, скажут: «Годен», и весь осмотр. Ещё спрашивают: «Хочешь Родину защищать?» Не скажешь ведь, что не хочешь. Обратился я тогда к председателю комиссии: «Родину от проклятых фашистов защищать я пойду с удовольствием, жизни не пожалею. Но вот у меня дома старая мать осталась, нельзя ли перед фронтом съездить, повидать её напоследок?» Но он меня оборвал: «После войны повидаешься!» «Вернуться-то ведь удастся ли? Видать, дело заварилось серьёзное». «Вернёшься! Такие, как ты, не пропадут!» Так и не разрешил.
А один специально перед комиссией в штаны наложил, вышел на середину, а сам улыбается. Вонища! Все члены комиссии носы позажимали: «Не годен!» Вышел оттуда и нам говорит: «Эх, вы, дураки! Я хоть живой останусь, домой вернусь, к семье. А вы пропадёте там все!» Лично я на такое никогда бы не пошёл, так себя перед людьми опозорить. Не знаю, что с ним дальше стало.
Меня вместе с другими, прошедшими медкомиссию, посадили в вагоны для перевозки скота и повезли на юг. А набили, как треску в бочку, сколько влезли, ни повернуться, ни сесть, не говоря уже о том, чтобы лечь. В дороге кормили сильно солёной селёдкой и давали воды, сколько надо. Некоторые с голодухи как накинулись на эту селёдку, а после солёного воды душа требует. Пьют, пьют, а всё хочется. Опухать стали и умирать. Куда трупы девать? Не везти же дальше. Так и выкидывали их по дороге, но разве это по-человечески? Только из нашего вагона шестерых скинули.
Возле Печоры наш состав в тупик загнали. День стоим, два, три… То пути закрыты, то паровоза нет. А мы в вагоне торчим, голодные, сердитые, и терять нам нечего. Через щели видим: дома стоят, магазин есть, люди туда входят, выходят, буханки хлеба несут… И до того уже народ осерчал, на фронт везут, а тут голодом морят, на измор берут! Слышим, в соседних вагонах стучать начали, мы поддержали, двери разломали, весь состав как высыпал наружу, магазин этот мигом опустошили. Похватали, кому что досталось, и обратно по вагонам. Только после этого начальство спохватилось, окружили состав, всех обыскали, но, конечно, ничего не нашли. Что взяли, уже давно проглотили. Моментально паровоз нашёлся, пути освободились, и снова на юг, затем на юго-запад, теперь уже без остановок, до самой Вологды. Из вагонов выходим, шатаемся, друг друга поддерживаем, чтобы не упасть. Кое-кто ещё и шутят: «Прибыли вояки. Теперь берегись, Гитлер, твоя песенка спета!»
Рассортировали уже по ротам и взводам, начали кормить лучше, чем на зоне. Суп да каша – пища наша. Молодые ведь были, быстро поправились. Стали, как бычки, весёлые и мускулистые.
Евлог тоже сидел за столом, во все глаза глядел на отца, раскрыв рот слушал его рассказ и как будто сам был там, далеко, вместе с отцом, и всё видел собственными глазами.
-Но недолго держали нас в тылу. Привезли на фронт, выдали винтовки с длинными штыками, по две обоймы патронов и отправили в составе штрафного батальона брать безымянную высоту. А немец в обороне сидит крепко. Зарылся в землю, понастроил дзотов и дотов, попробуй, выбей его оттуда. Сзади на нас свои пулемёты направлены, так что только вперёд, на врага. В атаку поднялись, не «Ура!» кричим, а «Ё…й в рот!» Немец не спит, прямо так и косит нас из орудий, миномётов, пулемётов. И не повернёшь обратно, попадёшь под свои пулемёты.
-Ну, а боишься или нет? – спросил Вась.
-Как же нет? Все люди, все жить хотят. Некоторые сейчас говорят, мол, ничего никогда не боялся. Враньё это! А вот когда в атаку бросаешься, тогда действительно ничего не боишься, тогда бояться некогда. И о смерти не думаешь. А там уж, как говорится, какая судьба, от неё не уйдёшь. И чувствует ведь человек, что смерть приближается. Перед боем иногда смотришь, ходит человек сам не свой, грустный-грустный. А потом узнаешь, что и правда, погиб… Живым я остался после первого боя, а сколько пало – не счесть. За руки и ноги тела товарищей своих в воронку накидаем, землицей присыплем, и всё. Некогда там долго панихиды справлять. Скольких пришлось так похоронить, а сколько осталось так лежать, не захороненными, подумать страшно.
Кто живой остался после первого боя, судимости у всех сняли, распределили по разным подразделениям. Так я и стал рядовым 144-го полка 28-й стрелковой дивизии. Сначала воевал в пехоте, а потом попросился в разведку. Охотнику как-то сподручнее там оказалось. Ну, подучили маленько, как бесшумно врага убрать, как его оглушить, чтобы остался живой, но не мог сопротивляться, связать и притащить в своё расположение в качестве «языка».
Не умели воевать-то вначале, опыта никакого не было. Организовали «разведку боем», чтобы взять «языка», направили к немцам около ста человек. Ночью перешли в тыл противника. И что же было нам потихоньку взять живьём одного фрица, нет, надо было ворваться в село, поджечь дома, поднять страшный шум. Из горящих домов фашисты в одних подштанниках из окон выпрыгивали. А пулемётчики ихние ведь не спят. Ракеты в небо шпыняют, да ещё дома горят, светло, как днём. Немцам, конечно, досталось. Да и наших бойцов нашинковали там, как капусту, вернулось назад меньше половины и, конечно, без «языка».
Тогда до начальства дошло, что так, оказывается, в разведку ходить не годится. Начали засылать небольшими группами, и тщательно готовиться к операции. И «языки» потихоньку начали поступать. Конечно, не без проколов всё проходило, немец, он ведь тоже не дурак, а иногда и умнее нас. Это ведь только в кино их такими изображают, что они чуть что, и лапки кверху. А на самом деле очень стойкие вояки, да и порядка у них гораздо больше было, чем у нас.
В разведку приходилось идти в самую ненастную погоду, когда хороший хозяин и собаку на улицу не выпустит. А разведчикам лучше такой погоды нет, благодать, когда темень, хоть глаз выколи, да дождь или снег, чтоб ветер завывал, чтобы всё шумело и скрипело. Тогда немецкие часовые стоят на посту, мёрзнут, мокнут и изо всех сил проклинают своё начальство, русский холод и всю Россию с её армией. Тогда можно действовать быстро и без помех, сграбастал фрица, кляп в рот, чтобы не орал, связать и обратно. Если же фортуна задом повернётся, и пустым воротишься, на следующую ночь опять туда же, и так, пока не повезёт. Только после этого отдых дают. «Языка» приведёшь, сразу стакан чистого спирта в землянке хлопнешь, так что у немца глаза из орбит готовы выскочить от удивления, вот, мол, с какими людьми приходится воевать! Всю истрёпанную и порванную на лоскутки грязную одежду сразу нам меняют на новую, ведь за несколько дней, которые в тылу у немцев мы ползали на животе, она превращается в лохмотья. Если получится, в бане помоемся, на нары растянемся, и… на пару суток забываемся.
На другой день нас никто не беспокоит, отсыпаемся за все бессонные ночи. Начальство нам улыбается и мы, разведчики, чувствуем себя именинниками. А пройдёт несколько дней, и снова надо ползти на ту сторону.
В тылу врага, чтобы остаться в живых, многое пришлось попробовать. Конечно, лягушек и ящериц я не ел, но ежа довелось. Лежим как-то днём с товарищем на овсяном поле. День есть день, тогда ничем иным нельзя заниматься, как только маскироваться, чтобы не заметили. Лежу и вдруг слышу, кто-то шуршит. Смотрю, ёжик катится. Накрыл я его пилоткой, взял в руки и смотрю. А до этого ежей никогда не видел, у нас ведь они не водятся. Ёжик свернулся, со всех сторон иголки торчат. А есть до чего хочется, в животе так и урчит. Убил я его ножом, собрали сухих маленьких веточек, развели небольшой костёр. Насадили ёжика на палочку и зажарили. Жирным оказался, сало так и шкворчит на огне. Съели мы его, и таким он вкусным оказался. Только расправились с ним, смотрим, второй бежит. Ну, и им мы таким же точно способом закусили. Голод - он всему научит.
Да, всякое бывало. Однажды в фашистской траншее чуть было конец мне не пришёл. Залезли мы туда вдвоём, остальные наверху остались. А немец, он всё основательно делает. Траншея с уступами, глубокая, не везде даже вылезти из неё сможешь. Только пулемётные гнёзда выше расположены, ступеньки к ним поднимаются. Медленно продвигаемся по траншее и напоролись на пулемётчиков. Бесшумно ликвидировать не удалось, один успел из автомата прострочить и товарища моего убил. Но и самого настигла моя пуля. Второй фашист бросился бежать, я – за ним, догнал, подножку дал, он растянулся. Сел на него, а он здоровый бугай оказался. Вывернулся и вылез из-под меня, не смог его удержать. Старается освободиться от меня, я, конечно, изо всех сил держу. Катаемся по дну траншеи, пыхтим, дерёмся голыми руками. И автомат, и пистолет, и нож куда-то у меня подевались, да и не до них, руки заняты. И ни за что я его одолеть не могу, постепенно фашист верх надо мной стал одерживать, задавил меня всей своей тяжестью, уже к самому горлу руками подбирается. И дотянулся. А я совсем обессилел, представь, сколько в лагере голодал, да и на передовой кормили не на убой. А немец здоровый, откормленный. Как клещами схватился он за моё горло и давит, давит. Но, видно, тоже не было опыта у него по этой части, немного ниже держится своими клешнями. Но всё равно в конце концов удавил бы меня, если бы это продолжалось долго. Я захрипел, притворился, что уже всё, умираю. Дрыгнул пару раз ногами и затих. А сам думаю: «Если подольше будет держать, хана тебе здесь придёт, Гурей Митрей». Он ещё некоторое время продержал меня, затем отпустил. Я тайком сквозь полуприкрытые веки наблюдаю за ним. Фашист медленно так встаёт, отодвигается от меня, а руки впереди себя держит, всё ещё остерегаясь меня, уже мёртвого. Я лежу и тихо-тихо дышу. А рукой потихоньку ощупываю вокруг себя. И тут под руку мне пистолет мой попался, аккурат под правую. Взял его, родного, за рукоятку, и изо всех сил, какие только оставались ещё в моём слабом, избитом теле, ударил немца по голове. Он только хрюкнул, как поросёнок, и урылся головой вперёд. Каски ведь у него на голове уже не было и, видно, я хорошо попал. Не мешкая ни секунды, быстро связал ему руки, в рот запихнул кляп, как мне показалось, очень глубоко. Поднять его из окопа у меня, конечно, сил не осталось. А наверху наши бегают, стрельба пошла, шум поднялся неимоверный. Ракеты в небе висят, светло, как днём. И по траншее, слышно, немцы топают, по-своему гавкают, вот-вот на меня наткнутся. Хорошо, что траншея вырыта уступами, а то давно бы уже из автоматов прошили меня насквозь. Крикнул уже не таясь: «Сюда, сюда! Языка поднимайте!» Его за руки подхватили и наверх вытянули. Я же остался в окопе, бросили меня, наверно, думали, что выберусь. Подняться не могу, обессилел. Тогда рванул я от немцев в обратную сторону, туда, где пулемётное гнездо было. Добежал, по ступенькам поднялся и нырнул на землю, пополз к ограждению из колючей проволоки. Слава богу, всё обошлось, не зацепило даже меня, нашёл проход и дальше за своими. Догнал, и вместе уже добрались до своих.
Неделю после этого разговаривать не мог, до того горло мне этот немец намял. Наградили меня за эту операцию медалью «За отвагу», вон, на стене висит. А того, который вытащил «языка» из траншеи, орденом «Боевого Красного Знамени». А как же? Он ведь коммунист, не кукры-мукры! Не знали наши, кто «языка» пленил, я ведь говорить не мог. Построили всех, кто ходил на разведку, и пленного просили указать, кто его взял. Он обошёл всех и на меня показал, хоть, мол, темно было, но я его признал, этот меня повязал. А приказ о награждении уже не переделаешь… Я и сказал тогда: «Не за ордена воюю, за Родину!» «Правильно, молодец!» – сказали мне тогда командиры.
За это направили меня на месяц в дом отдыха. Вроде бы чего же лучше? Ну, первые дни отсыпался я, ведь сколько уже не доводилось на чистых простынях поваляться, не боясь, что вот-вот тебя убьют. А вскоре надоело. Заняться нечем! Были, конечно, среди обслуживающего персонала женщины, но они все уже давно заняты, не подступишься. Приехали тогда к нам какие-то генералы. Обходят каждого, руку жмут, благодарят за службу, подарки небольшие делают. И ко мне подошли, спрашивают, как жизнь, может, что-нибудь надо? А я и говорю старшему, вокруг которого все суетятся: «Товарищ генерал! Вот на фронте нам постоянно давали сто грамм, а здесь обижают. Ни разу ещё не наливали». Улыбнулся он мне, по плечу похлопал и, ничего не сказав, пошёл дальше. А как только он вышел, все на меня накинулись: «Дурак! Это же сам Рокоссовский был! Теперь вытурят нас отсюда и снова на фронт раньше срока направят. Эх, ты, комик…»
Но вышло по-другому. После отъезда Рокоссовского нам во время еды стабильно начали давать фронтовые сто грамм. Тогда уже на меня другими глазами начали смотреть: «А ты, оказывается, молодец!»
Очень хотел до Берлина добраться и отплатить фашистам сполна за все их зверства на нашей земле, но не удалось. Ранило в левую руку. И ведь до чего обидно, начали меня за это ранение таскать особисты. Все, мол, приходят в госпиталь с одинаковыми ранениями: у кого в левую руку, у кого в левую ногу. В самострелы записать хотели. Еле отбился от них. Сидят в тылу, пороху не нюхали, а так издеваются над фронтовиками. Ух, и сердит был на этих дармоедов! И ничего не сделаешь. После лечения в госпитале комиссовали меня и направился к дому.
Возвращение получилось тоже интересное. С госпиталя тронулись вместе с товарищем одним, уж не помню, конечно, как зовут. Тоже ранен был и комиссован. Выдали нам карточки, по которым должны кормить в столовых. Я, как всегда, аккуратно положил карточку в нагрудной карман гимнастёрки и пуговицу застегнул. А товарищ мой в карман брюк засунул небрежно и в пути потерял. Заходим в столовую, я достаю карточку, мне еду выдают, а товарищу нет. Мы шум подняли, требуем, чтобы его тоже накормили. Работники столовой вызвали патруль. Заходят старший лейтенант и два солдата. Обстоятельно разъяснили офицеру суть дела. А он в ответ: «Ничем помочь не могу». Я вскипел: «Ах, ты, тыловая крыса!» И здоровой рукой как ему дал по сытой харе, он и растянулся. Конечно, тут же меня скрутили, не проблема с одноруким-то справиться. Но дело было серьёзное. За нападение на офицера в военное время запросто можно было в трибунал угодить. Но товарищ мой оказался хорошим дипломатом. Он сумел убедить патруль, что после ранения у меня что-то не в порядке с головой. Честно признаться, я тогда действительно был не в себе, так возмутило меня безразличие ответственных людей к раненым бойцам. Ведь те, кто проливал кровь за Родину на переднем крае, в душе очень ранимы. И, таким образом, я вместо того, чтобы продолжить свой путь домой, попал в сумасшедший дом. Пробыл там десять дней. Не очень понравилось. Больные подойдут так ко мне, лицо приблизят в упор, и разглядывают, - Гурей Митрей показал, как именно они это делали, и все, в том числе и Евлог, расхохотались, - даже мурашки по коже пробегают. Не знаешь ведь, что они дальше делать будут. Выписали, немножко, мол, полегчало. Очевидно, жалко стало всё-таки раненого солдата.
Долго пришлось до родного края добираться. Где пешком, где попутная машина подбросит, где на лошади. На отдых выбирал наиболее бедные дома, где последним куском готовы поделиться с фронтовиком, хоть и самим есть нечего. В богатые дома нашего брата не пускали, могли даже собаку науськать, шляются, мол, тут всякие.
Попал в одну такую избушку, из которой, видно, давно вымели хозяина. Жила только хозяйка, и её голоштанные детки. Разделся, и пока женщина возле печки хлопотала, подошёл к рамке с фотокарточками на стене. Разглядываю не спеша, и вдруг вижу очень знакомое лицо старшины нашей разведроты. Спрашиваю: «А кто этот человек?» «Это муж мой, на фронте погиб, - отвечает хозяйка, а сама фартуком слёзы вытирает, и с надеждой на меня смотрит. –А что, может, встречались где?» «Да это же мой друг, вместе воевали! Можно сказать, у меня на руках погиб». «А как его звали», - всё ещё не верит женщина. «Шевцов Николай Кузьмич». Так обрадовалась вдова, что было припрятано на чёрный день, всё на стол подняла. Даже бутылку водки нашла. Мне как-то аж не по себе стало.
Целый вечер я рассказывал о нашей совместной службе. О том, что пришлось нам пережить, какие лишения терпели при этом, и как погиб за землю родную её муж, отец её маленьких детей. Послушает она, поплачет, и снова просит рассказывать. Дети, как и мой Евлог, тоже сидят и слушают, пока сон не сморил. Утром тронулся в путь, хотя вдова и очень просила пожить и отдохнуть. Наказала написать, как домой приеду, адрес дала, но какие уж тогда письма…
Вот и на Коми земле, Сыктывкар позади. В Затоне заночевал у очень хороших людей, даже фамилию запомнил – Белых. Сильно у меня тогда замёрзла раненая рука. Отогрели, накормили, отдохнул у них. А утром, чтобы рука больше не мёрзла, они её мне заячьей шкуркой обернули и завязали, просили написать, как добрался. Но опять, конечно, я им не писал.
Добрался, наконец, до дома. Вот уже наша избушка показалась, вся занесённая снегом. Возле дома мать с младшей сестрёнкой вдвоём грызут тупой пилой жерди с изгороди на дрова. Движения такие медленные-медленные, еле-еле пила туда-сюда перемещается. Остановился метрах в десяти, смотрю на родных моих, глаза заволокло, всё, как в тумане. Сестра оглянулась, узнала меня, вскрикнула, бросила пилить и бегом ко мне, бросилась на шею: «Митрей вернулся!» Мама же тихонько выпрямилась, повернулась ко мне. О, боже! Худющая, одни глаза остались, в чём только душа держится? На меня смотрит, плечи трясутся, слёзы текут, руки протягивает, а идти не может.
Подбежал я к ней, обнял, прижался к ней, единственной… Здоровой рукой поднял её, раненой осторожно придерживаю. Лёгкая-лёгкая стала, совсем ничего не весит. Так на руках и занёс в избу.
Затопил железную печку, поставил кашу варить. На дорогу дали мне концентраты кой-какие. Не всё съел по пути, сэкономил, до дому донёс. Сначала накормил мать и сестру, потом уже за остальное принялся. Слава богу, домой вернулся живым, теперь заживём. А то ведь совсем отощали, хлебные карточки на сестру почему-то не давали, дров совсем не было. Уже всю изгородь спилили.
Устроился на работу в «Заготскот», такое предприятие было, а потом на склад кладовщиком. Отправили меня поздней весной с грузом вверх по Вычегде в Помоздино. Я отказывался, говорил, что застрянем, вода уже спадала. Но ничего не поделаешь, если не пойдёшь, посадят. Как предполагал, так и получилось, возле Скородума сели на мель, пришлось разгрузиться прямо на луг. Дали, конечно, мне в помощники мальчика, да что с него толку. Самому без сна тоже жить невозможно. И вот, пока я спал, кое-каких товаров не досчитался, обворовали. Растрата вышла. И за это меня народный судья Носков, большое спасибо ему за это, отправил на десять лет снова в ГУЛАГ. Ничего в расчёт не взял, ни награды, ни ранения.
Откуда на фронт попал, опять туда и вернулся. Жили под Воркутой в больших палатках по двести человек. По концам палатки железные печки топятся круглые сутки, но толку от них практически никакого. А как-то ночью буран поднялся и снёс палатку. Остались мы в чистом поле, небось, никуда не спрячешься. На улице пятьдесят градусов мороза, терпи, пляши, иначе замёрзнешь. А утром снова на работу, не смотрят, отдохнул ты, или нет. Ты работаешь, а блатные на нарах в карты режутся. У меня в рюкзаке сапоги новые лежали. Я их берёг к освобождению. У всех вещи отбирали и в карты проигрывали, а почему-то у меня при мне не трогали. Но постоянно ведь на месте не будешь сидеть. Отлучиться надо было, я товарищу по нарам сказал, чтобы присмотрел за вещами. Вернулся, а в рюкзаке сапог нет, отняли у него. Почему, спрашиваю, отдал? Ну, как не отдать? – оправдывается. Пошёл я к ворам, а они как раз мои сапоги рассматривают. «Хороший товар», - говорят. «Хорош, да не ваш», - хватаю сапоги и поворачиваюсь уходить. Тут соскочили они с верхних нар, окружили меня, схватили за руки-ноги, приподняли, и копчиком на пол. Сознание потерял. Но снова, видно, молитва матери мне помогла и на этот раз. В аккурат это произошло во время вечерней проверки. В себя прихожу, вижу, что лежу на полу, а вокруг меня стоят люди в шинелях. Один из них носком сапога в меня тычет: «Ты что, пьяный?» Еле-еле поднялся, шатает меня, как будто и вправду пьяный. «Иди в свою палатку», - говорят. А я в ответ: «Верну сапоги, тогда пойду». Так и настоял на своём, без сапог не ушёл. А как иначе? Босиком ведь останешься, старые сапоги совсем уже худые были. После этого перевели меня в другое место, а иначе запросто могли бы убить. Как-то один пропал. Нет его, и нет! А начали туалет убирать, там и обнаружили. Убили, на куски разрубили и покидали в сортир. Так и не нашли, кто убил. Да шибко то и не искали. Одним зэком меньше, одним больше, какая разница.
Воры с начальством хорошо жили, им всё можно было, что хотели, то и творили. Я как-то начал с мужиками разговоры вести, мол, давайте соберёмся и отдубасим их как следует, нас ведь много. Но никого не смог убедить, все запуганы были, хотя и физически вроде не слабые.
После смерти Сталина попал под амнистию и вот сюда, в Дёму приехал. Тут прожить и думаю до самого конца, а попасть снова в те места уже ой как не хочется!
У Евлога постепенно стали слипаться глаза, но он пересиливал себя, слушал рассказ отца. Вот сегодня какой он хороший, а то ведь, бывает, как придёт, да начнёт материться: «Кто здесь хозяин? Кто посмеет мне перечить? Я никого не боюсь! Я силён, как чёрт!» Орёт и орёт, по столу кулаком стучит, еле-еле успокоится. Прежде хоть бабушка была ещё помоложе, не боялась его, ругалась. А теперь и она примолкла, не смеет голоса подать.
-Ну, всё, пора тебе, Василий, и домой. Уже поздно, - обратилась Пекла к Микол Васю.
-Нет, я ещё посижу с Дмитрием Гуриевичем. А он меня не гонит. Вот когда Дмитрий Гуриевич скажет, чтобы я уходил, тогда другое дело, я сразу же уйду. Если Дмитрий Гуриевич попросит меня уйти, я тут же прямо через стол сигану и уйду, - не спешил покидать своего места Микол Вась, так как в большой четвертной бутыли оставался ещё самогон.
Отец закончил свой рассказ. Слушать же болтовню пьяных мужиков Евлогу было неинтересно, поэтому мальчик вышел из-за стола и залез на полати, откуда продолжал наблюдать за сидящими за столом. Охота было посмотреть, как Микол Вась сиганёт через стол. Наконец, видимо, устав от выпитого и долгого сидения за столом, Гурей Митрей сказал своему гостю:
-Ну, хватит, Василий Николаевич, давай разбежимся по домам. Пора отдыхать.
Напрасно, оказывается, ждал Евлог, как Микол Вась перепрыгнет через стол. Этого он делать не стал. Не торопясь, с большим нежеланием Вась вышел из-за стола, долго искал свою фуфайку, пока Пекла не подала сама. Оделся, подошёл опять к столу, завернул самокрутку, прикурил от лампы, затем повернулся к Митрею, за руку попрощался с ним, долго тряс его руку, зажав обеими своими, всё никак не мог расстаться. Всё ещё, видимо, надеялся, что хозяин нальёт ему ещё посошок на дорожку.
-Огромное тебе спасибо, Дмитрий Гуриевич! Огромнейшее! Ты самый хороший человек в нашей деревне, очень я тебя уважаю! Я не забуду, как ты меня хорошо сегодня угостил. В следующий раз прошу ко мне, я не забуду твоей доброты! Так и знай!
Наконец, закончив своё прощание, легко ступая на своих полусогнутых ногах, вышел.
-Не уйдёт ведь, пока не выгонишь. А как время тянул, всё надеялся, что ещё нальёшь, - ворчит мать после того, как за Микол Васем закрылась дверь. –Дети, вы спите?
Евлог отмолчался, хотя и не спал. Он весь был ещё в рассказе отца. Вот как вырастет большой, выучится хорошо разговаривать по-немецки. А если начнётся война с Германией, станет таким же смелым разведчиком, как его отец. Пошлют его в тыл врага, а он в немецкой форме будет ходить среди оккупантов и выведывать их секреты. Но для этого надо будет хорошо учиться.
Перевод автора
Назад в раздел
