Творчество И.А. Куратова – особое эстетическое явление не только культуры коми, но и финно-угорских народов. Проживший короткую жизнь, опубликовав при жизни всего пять стихотворений под видом народных песен, И. Куратов оставил поэтическое наследство, по уровню художественного мышления встающее в один ряд с развитой литературой ХIХ века. Впитавшая традиции русской и европейской культуры [1], поэзия Куратова представляет качественно новую ступень развития художественного сознания народа. «В 60-годы ХIХ века И. Куратов со своим многоаспектным реалистическим художественным исследованием состояния коми общества, несомненно, вывел родную национальную литературу на самые передовые рубежи в регионе», – вполне справедливо отмечает Ванюшев В.М., рассматривая словесное художественное творчество народов Поволжья и Приуралья данного периода [2].
Исследование творчества И. Куратова в связях с художественным опытом современной коми литературы не только способствует тому, чтобы выявить, какое место занимает духовное наследие великого Куратова в культуре коми, но и освещает характерные черты художественной природы современного искусства слова. Думается, одаренный, обладающий особым художественным видением, органично связанный с традициями мировой культуры, Куратов не из тех художников, чье творчество с легкостью рождает волну эпигонов; его талант – из породы редкостных, ярко индивидуальных. Несомненно, наследие Куратова живет в памяти культуры, и, думается, художественные открытия современной коми прозы во многом подготовлены и его воздействием [3]. Мироощущение Куратова, глубоко драматично воспринимающего движение времени, родственно писателям рубежа ХХ-ХХI веков – периода, когда апокалиптические предчувствия охватили общество [4]. И верно, не случайно близость с поэзией И. Куратова обнаруживает повесть известного коми поэта А. Лужикова (1964-2007) «Изм?м синва» (Окаменевшие слезы, 1998)*.
А. Лужикова привлекала личность Куратова, он интересовался его поэтическим творчеством. Произведения Лужикова посвящены И. Куратову (ст. «Старовер моз ачым?с ме сота … – Подобно староверу, сожгу себя, 1991); в некоторых его поэтических произведениях живет имя крупнейшего коми поэта (ст. «И збыль м?й сій? кадыс матын» – Неужели действительно это время близко, 1991); «Иван Куратов нимсянь» (От имени Ивана Куратова, 1989).
|
И збыль м?й сій? кадыс матын,
Кор кулас ловзьыл?м Куратов,
И збыль м?й вун?дам ми став?н,
Мый в?ліс «Шондібан» да Савин, –
|
Неужели действительно близко то время,
Когда умрет оживший Куратов
И неужели мы все забудем, что были «Шондібан» и Савин, –
|
(Здесь и далее перевод подстрочный наш. – Т.К.)
приходит к горестным мыслям лирический герой Лужикова (ст. «И збыль м?й сій? кадыс матын»).
Апокалиптические предчувствия, что во многом определяют картину мира, воссоздаваемую Лужиковым [5], близки ощущениям Куратова [6]. В сущности, в повести «Изм?м синва», органично связанной с его драмой «Ыджыд вись?м» (Тяжелое заболевание, 1997), автор, напряженно размышляя о катаклизмах современности, проблемах бытийных, раздумывает и о назначении поэта, о его судьбе, о том, какой должна быть литература. Главного героя повести Лужикова так же, как и лирического героя поэзии Куратова, влечет к себе непростой вопрос о природе художественного творчества (ст. И. Куратова «Менам муза» – Моя муза, 1866, «Кутш?м коми виршъяс ...» – Какие коми вирши…, 1870, «Сьылан, менам сьылан» – Песня, моя песня, 1860, «Поэт», 1867, «Выль сьыланкыв» – Новая песня, 1860 и др.). Герой произведения Лужикова остро ощущает, насколько тесно духовное состояние писателя связано с его творчеством. И горестные, насыщенные драматичными ощущениями раздумья героя повести Лужикова близки исканиям Куратова (ст. Куратова «Воклы» – Брату, 1867, «Кыдз быд морт в?лі ме поэт?н» – Как всякий, был и я поэтом, 1962 и др.). Напряженное звучание монологов лирического героя Куратова, осмысливающего очень непростые отношения с миром, отчаявшегося найти с ним согласие [7], словно оживает в повести Лужикова. Не случайно А.М. Семяшкин, отмечая связь поэзии А. Лужикова с творчеством И. Куратова, видит ее проявление в развитии мотивов тьмы и одиночества [8]. В повести, что нашла достаточно своеобразную композиционную форму – в ней сочетаются стихи, заметки из записной книжки, прозаический текст, диалоги, внешне не связанные – все же есть остов – это пульсирующая мысль главного героя, переживающего состояние мучительных раздумий. Видимо, имеет смысл вести речь о глубинном семантическом родстве поэзии И. Куратова и повести А. Лужикова. Характер лирического героя Куратова близок герою повести Лужикова: неспроста герой повести – человек, занятый творческим трудом – писатель, поэт. Оттого, что внимание автора приковано к сфере сознания героя, его внутреннему состоянию, мыслям и чувствам, создается впечатление, что повесть представляет собой монолог (при том, что состояние героя не всегда выражается непосредственно). Сомнения, что мучают, терзают героя повести, попытки решить неразрешимые проблемы, углубиться в непростой путь самопознания весьма близки лирическому герою Куратова (ст. Куратова «Пыж» – Лодка; «Со бара пемыд лолын лоис» – Опять на душе стало темно, 1865 «?нi с?мын тi! Ме ог!» – Сейчас только вы! Я – нет, 1987 и др.).
Если в поэзии Куратова нашли выражение очень непростые ощущения интеллигента, осмысливающего связи с миром, то повесть А. Лужикова (да, пожалуй, и в целом его творчество) – признания современника, в полной мере осознавшего катастрофичность современного мира. Герой повести Лужикова – человек также глубоко интеллигентный, его непрестанные раздумья проникнуты нравственными поисками; интеллектуальная деятельность составляет суть его натуры. Подобно лирическому герою И. Куратова, он ощущает необходимость в том, чтобы понять, в чем основное предназначение человека и то, какое место он занимает в мире. И, обращаясь к вопросам бытийным, герой повести высок; это качество ему сообщает, видимо, одухотворенность. Раздумья героя повести обретают онтологическую значимость: произведение Лужикова философично. Окаменевшие слезы – достаточно глубокий образ, вынесенный в заглавие – выражает скорбную и горестную мысль о необходимости осмыслить важнейшие жизненные ценности, углубиться в тернистый путь самопознания в драматичные, даже трагические периоды жизни. Для прозаического произведения Лужикова, подобно поэтическому, характерны ёмкость образов и изолированность субъективных переживаний. Неспроста произведение Лужикова, имеющее весьма своеобычную композицию, облекается в форму исповеди (то, что произведение Лужикова – проза поэта, весьма немаловажно в восприятии повести как феномена художественного). Следует отметить, в повести «Изм?м синва» весьма ощутимо субъектное начало; напряженные, терзающие героя духовные, нравственные поиски составляют нерв произведения. Накал чувств, тонких, имеющих звучание, подобное звукам натянутой струны, составляет стержень произведения (в данном случае, видимо, следует вести речь о мысли, проникнутой чувствами, и о чувствах, составляющих симбиоз с напряженной в поисках мыслью). Если обратиться к словам известного литературоведа Н.К. Гея, смыслообраз, рожденный А. Лужиковым, близок смыслообразу И. Куратова. «Художественность – синтез всех элементов содержания и формы в некое художественное целое, в произведение, даже – в Произведение как большой смыслообраз», – утверждает Гей [9].
Повесть Лужикова сближается с высокой классической литературой, творениями Куратова. Вполне закономерно, что произведение, обогащенное традициями мировой культуры, обретает специфические черты. Если литературоведами Поволжья и Приуралья отмечено, что произведения коми Ю. Екишева, чуваша Г. Айги, уходящие своими корнями в мировую культуру, занимают особое место в родных литературах [10], то мы должны признать и то, что творения Александра Лужикова освещены ярким, самобытным талантом, и органичная связь его творчества с традициями классической литературы играет не последнюю роль в отшлифовке природного дара. Так, исследование творчества Куратова в связях с художественным опытом современной литературы актуализирует весьма значимый для коми литературы рубежа ХХ-ХХI веков вопрос – об уровне филологической культуры современных писателей.
Ассоциации с произведениями мировой культуры в повести А. Лужикова, которая близка в ощущении мира к постмодернизму – не только возможность приобщиться к эстетике постмодернизма: художественный опыт мировой литературы органично живет в сознании современного мастера слова, и это обогащает его произведение, сообщая ему определенный уровень художественного осмысления. Да, он обращается к приему, выработанному эстетикой постмодернизма, о котором исследователи пишут, что «всякий текст сплетен из необозримого числа культурных кодов. Культурный «код», «это перспектива множества цитаций, мираж, сотканный из множества структур; … единицы, образованные этим кодом, суть не что иное, как отголоски чего-то, что уже было читано, видено, сделано, пережито: код является следом этого «уже» [11], но органичная связь с традициями мировой литературы свойственна произведению талантливого коми поэта (как, впрочем, и его поэтическим произведениям). Неуловимое, порой необъяснимое, но ощутимое «слияние» с почвой мировой литературы характерно для творчества А. Лужикова. Это придает его творениям особое качество (немногие произведения коми советской и постсоветской литературы им обладают) и сближает с произведениями И. Куратова: ведь художественное наследие Куратова – явление сугубо специфическое. Для художественных текстов данных авторов – И. Куратова и А. Лужикова – характерна смысловая насыщенность особого рода – то, что называют глубиной поэтической мысли: в ощущении мира Лужиков близок великому Куратову. Вполне справедливо В.Н. Деминым отмечено, что Куратов «покоряет читателя прежде всего глубиной аналитической мысли» [12]. Смысловая сгущенность особого рода, концентрация мысли вкупе с тонкими, как оголенный нерв, ощущениями, характеризующая художественную специфику поэзии Куратова, оживает в повести Лужикова. Думается, в формировании художественной семантики значимую роль играет и органичная связь одаренных художников с наследием мировой культуры. «Ощущение продуктивных токов подлинной словесности, ее духовной силы создается в результате неизменной органической включенности положительного потенциала цитируемых классических текстов в слово героев и самого автора, где они функционируют как весомый строительный материал в диалогическом процессе формирования смысла», – на наш взгляд, справедливо подмечено исследователями [13].
Куратовское начало вкраплено в художественную ткань произведения, принадлежащего перу Лужикова, и неуловимо дает знать о себе. Это ощущается на протяжении всего повествования и обусловливает родственность их творений. Художественное мышление Куратова словно формирует тонкую вязь; особенности поэтики Куратова определяются тонкой, порой контрастной связью явлений, деталей, отношений. Формирование связей происходит с особого рода изяществом (речь идет не о формальных признаках произведений, а об отношении к миру). Данная особенность художественного мышления крупнейшего коми поэта связана и с ироничностью, что определяет мировосприятие поэта, ощущающего мир сквозь вечные контрасты и дисгармонию (ст. «Ой ол?м, ол?м»; «?тпыр зэв мен дзугыль лоис» – Однажды стало мне очень тоскливо, 1867 и др.) [14]. Думается, именно данные особенности структурирования художественного текста позволили Ванееву А.Е. в размышлениях о своеобразии художественного метода известного коми поэта вполне справедливо отметить, что «определяющую черту поэзии Куратова составляет тончайшая ирония» [15]. Нечто подобное – тонкость особого рода в установлении связей – свойственно и манере письма А. Лужикова.
Думается, имеет смысл привести примеры, демонстрирующие очевидное сходство в художественном выражении мысли И. Куратовым и А. Лужиковым Так, в частности, в поэтическом фрагменте, включенном в ткань повести А. Лужикова «Изм?м синва», читателем явно ощущается близость в структурировании текста И. Куратову:
|
Висьтала п? тэд,
Т?дны кутан мед:
Кутш?м ло? нэмыд –
югыд али пемыд;
шогсь?мс? и гажс?,
Аскис? и важс?;
кутш?м сь?л?м – лолыд;
мыйысь сылы долыд;
коді дорй? тэн?,
увтырт? ли вен?.
Висьтала п? тэд,
т?дны кутан мед
Ог п? висьтав тэд,
он кут т?дны мед:
Корджык, дона морт?й,
тэла воас ортыд,
кыдзи тай ло?,
к?ні, кутш?м во?;
ад? или рай?
усян али каян –
ов да б?рйы ачыд
усьны али качны.
Ог п? висьтав тэд,
он кут т?дны мед
|
Скажу-ка тебе,
Чтоб ты знал,
Каков будет твой век
Светлый или темный:
Тоску и веселье
завтрашнее и давнее
Какое твое сердце – душа;
Кто защищает тебя
Унижает или побеждает
Скажу-ка тебе,
Чтоб ты знал
Не скажу тебе,
Чтоб не знал ты
Когда, дорогой мой человек,
За тобой придет твой орт-двойник
Как это произойдет,
Когда, в каком году;
В ад или рай
упадешь или вознесешься
живи и выбирай сам
Падать или возноситься
Не скажу тебе,
чтоб ты не узнал.
|
Данный текст, в целом напоминающий куратовский, вызывает аналогии, в частности, со стихотворениями И. Куратова «Морт ол?м» (Жизнь человека, 1857), «Кутш?м коми виршъяс…». Схожие интонации воссозданы особенностями форм отрицания, к которым прибегают поэты – синтаксического строения сложноподчиненных предложений с придаточными условия (ст. Куратова «Морт ол?м»), придаточными цели, причины (поэтический раздел повести Лужикова), что содержат отрицание; особую роль играет повтор, перечисление. Данные факторы возымеют усилительное значение, воссоздавая напряжение чувств лирического героя. Ср.:
|
Оз к? меысь пет
Гижысь и поэт,
Борд пыдди ме босьта чер –
Менам лоас сер.
Оз к? меысь пет
Некутш?м поэт,
Мед оз пет и п?н?мар,
Г?рдлысь, с?рысь, яр…
|
Если не выйдет из меня
Писатель и поэт
Заместо пера возьму топор
У меня получится резьба
Если не выйдет из меня
Никакой поэт
Пусть не выйдет и пономарь
Гогочущий, несущий вздор, ярый …
|
(Ст. Куратова «Морт ол?м»)
Или
|
Кутш?м коми виршъяс
Сета тэныд рама?
Ода-? Стефанлы,
Кодысь пышй? Пама?
Эпос-?, кыдз Ягморт
Важ?н овліс-вывліс,
Кепысь п?внас й?злы
Шонді тупкылывліс?
|
Какие коми вирши
Преподнесу тебе кротко?
Оду Стефану,
От которого убегает Пама?
Эпос, как Ягморт
Давно жил-поживал,
Рукавицей людям
Солнце иногда закрывал?
|
(Ст. Куратова «Кутш?м коми виршъяс …»)
Важно, что близость к куратовской манере письма сохраняется в целом в произведении Лужикова (в котором находят гармоничное единство прозаический и поэтический тексты): родство обусловлено не только применением идентичных приемов создания поэтической формы. В тексте «просвечивает» куратовское начало; видимо, все же особенности развития художественной мысли сближают тексты авторов, они определяют схожие эстетические свойства художественной ткани (оттого у читателя, знакомящегося с произведением А. Лужикова, возникают ассоциации с поэзией И. Куратова). Семантическая насыщенность, смысловая содержательность как характерные черты творчества данных авторов открываются, обнажаются именно в особенностях динамики движения художественной мысли. Глубины произведения А. Лужикова, открывающиеся читателю, сродни художественным открытиям, что приносит текст И. Куратова. Тонкость особого рода свойственна художникам в изложении мысли (это ощущение привносится и конструированием тонких связей и отношений). Видимо, все же имеют место быть некие факторы, характеризующие особенности мышления и изложения мысли человека интеллигентного, чье мировоззрение обогащено духовным опытом мировой культуры.
Итак, следует вести речь о сходстве эстетических свойств художественной ткани двух одаренных художников слова. Гармонично и естественно сближается художественная ткань произведений И. Куратова и А. Лужикова, и это обстоятельство говорит о внутреннем, глубинном родстве художников слова – близости в ощущении мира. Связь произведения одаренного художника современности с поэзией великого Куратова имеет не реминисцентный характер. Особую роль играет восприятие рецепиента. Связь с мировой культурой, питающая творчество И. Куратова и А. Лужикова, придает их текстам особый характер, сближая данных авторов. Видимо, данное обстоятельство также обусловливает специфику текстообразования, основывающейся на тонких, неуловимых ассоциативных связях.
Литература:
1. Связи И. Куратова с традициями мировой культуры освещены исследователями. Об этом: Латышева В.А. И.А. Куратов – переводчик западной поэзии // Куратовские чтения. – Сыктывкар: Коми кн. изд-во, 1979. – С. 82-90; Кузнецова Т.Л., Латышева В.А. Куратов – переводчик русских поэтов // Куратовские чтения. – Сыктывкар: Коми кн. изд-во, т. 4. 1986. – С. 67-80; Ванеев А.Е., Вулих Н.В. Античность в творчестве И.А. Куратова. – Сыктывкар, 1986. – 36 с. (Научные доклады / Коми филиал АН СССР; Вып. 156.); Демин В.Н. И.А. Куратов и европейская поэзия. – Сыктывкар, 1999. – С. 23 (Научные доклады / Коми научный центр УрО РАН; Вып. 416).
2. Ванюшев В.М. Творческое наследие Г.Е. Верещагина в контексте национальных литератур Урало-Поволжья: Монография. – Ижевск: Удмуртский институт истории, языка и литературы УрО РАН, 1995. – С. 41.
3. О роли И. Куратова в формировании литературной традиции литературы коми: Микушев А.К. О специфике формирования коми литературной традиции // Вестник удмуртского университета. – 1993. – № 6. – С. 56, С. 60.
4. Об апокалиптических мотивах коми прозы порубежья: Кузнецова Т.Л. Современная коми проза в поисках художественных решений // Современная русская литература: проблемы изучения и преподавания: Сб. ст. по материалам Международной научно-практической конф. 28 февраля – 1 марта 2007 г. Пермь. В 2 частях. Часть I. / Перм. гос. пед. ун-т. – Пермь, 2007. – С. 250-257.
5. Об этом подробнее: Кузнецова Т.Л. О «другой» коми прозе // Материалы ХХХVIII Международной филологической конференции 16-21 марта 2009 г. Уралистика. – СПб.: Факультет филологии и искусств СПбГУ, 2009. – С. 53-57.
6. Об эсхатологических мотивах в творчестве И.А. Куратова: Лимеров П.Ф. Эсхатологические мотивы в поэзии И.А. Куратова // Арт. – 2009. – № 2. – С. 127-135.
7. Об отношениях лирического героя Куратова с миром также: Кузнецова Т.Л. К вопросу о творческом методе И.А. Куратова (комическое – как составная его поэтики) // Проблемы письменности и культуры. – Чебоксары, 1992. – С. 67-72.
8. Семяшкин А.М. Куратовские мотивы в поэзии А. Лужикова // И.А. Куратов и проблемы современного финно-угроведения – Сыктывкар, 2003. – С. 102-107.
9. Гей Н.К. Категории художественности и метахудожественности в литературе // Литературоведение как проблема. – М.: Наследие, 2001. – С. 284.
10. Ермакова Г.А., Ермаков А.М. Слово Айги. – Чебоксары: Изд-во Чуваш. ун-та, 2007. – С. 6, 75; Кузнецова Т.Л. Коми повесть конца ХХ-начала ХХI в.: опыт художественных поисков (Научные доклады / Коми научный центр УрО РАН; Вып. 502). – С. 12.
11. Барт Р. Избранные работы: Семиотика. Поэтика. – М.: Издат. гр. «Прогресс», «Универс», 1994. – С. 39.
12. Ссылка: Демин В.Н. И.А. Куратов и европейская поэзия. – Сыктывкар, 1999. – С. 9. (Научные доклады / Коми научный центр УрО РАН; Вып. 416).
13. Химич В.В. Литературность как смыслопорождающая среда в творчестве Михаила Булгакова // Текст. Поэтика. Стиль: Сб. науч. ст. – Екатеринбург: Изд-во Урал. ун-та, 2003. – С. 206.
14. Об этом подробнее: Кузнецова Т.Л. Комическое в коми литературе. – Сыктывкар, 1994. – С. 7-8.
15. Ванеев А.Е. Реализм Куратова в связях с концепцией реализма в эстетике русских революционных демократов // Межнациональные связи коми фольклора и литературы. – Труды ИЯЛИ № 21. – Сыктывкар, 1979. – С. 87.
Назад в раздел
